Кельтский круг - [41]

— Господин полицейский, — добродушно сказал старый крестьянин, — справа и слева виноградники или изгороди. Если я подам трактор на пятьдесят метров назад, это выйдет дольше, чем если вы проедете задним ходом сто метров до ближайшей развилки.

Тойер, для которого, хотя он вновь обрел способность прилично водить машину, задний ход был немыслимым маневром, молча покачал головой. Тракторист залез в кабину и недовольно пробурчал:

— Чего удивляться, что Плазма обводит таких вот полицейских вокруг пальца.

В конце концов он все-таки добрался до Хорнунг. С пустым желудком и нечистой совестью. Цветы не принес и на этот раз. Позвонил в домофон, она тут же открыла. Дверь квартиры была лишь прикрыта. Тойер в отчаянии уставился на дверную ручку, словно надеялся с ее помощью завести механизм, который сделал бы его сытым, ни в чем не повинным и любезным.

Хорнунг стояла у окна и глядела на вечернее небо. Снизу доносились голоса играющих детей. Птицы своим пением возвещали о конце дня, в небе кружил маленький самолет. Может, искал маленький небоскреб?

— С меня довольно, Тойер, — сказала она тихо. — Я больше ничего не хочу.

Комиссар хотел подойти к ней, но она, даже не оборачиваясь, махнула рукой.

— Как ты теперь представляешь себе наши отношения? — спросил он, постаравшись, чтобы это прозвучало как можно глупей.

Хорнунг повернулась. Конечно, глаза у нее были на мокром месте. Неужели он ожидал, что у них произойдет нечто вроде расторжения делового контракта? Для этого его надо было как минимум заключить.

— Я представляю себе это так… — Она подошла к стеклянному столику. Сыщик внезапно испугался, что сейчас полетят осколки, но она лишь достала сигарету, закурила и с подчеркнутой небрежностью присела на софу.

— Я представляю себе это так… Присядь… — Он подчинился. — Тебе шестой десяток, и вдруг ты захомутал молодую экзотку. Мне почти столько же, сколько тебе, и на меня уже не глядит ни один молодой экзот. Ты гордишься своей победой и снова помолодел. Я опозорена и постарела еще больше. Максимум через десять лет твоя турецкая зазноба будет сыта твоими заверениями, что, мол, твое сердце принадлежит ей, пусть только подождет… Тем не менее десять лет в нашем возрасте — это последние сладкие годочки перед старостью. Так что прими, Тойер, мои поздравления и передай их твоей милашке. Как же она ухитрилась прыгнуть к тебе на колени? Номер с рыданиями?

— У нее случился приступ астмы.

Хорнунг расхохоталась громко и фальшиво.

Тойер было испугался, что начнется истерика, но тут же увидел, что это вполне нормальная ненависть.

— Приступ астмы, проклятье! Что ж, недурно, в конце концов. Вот у меня нет никакой такой красивой и современной болезни. Разве что за все годы климакса так и не прекратилась мазня. Что же тогда делать старой перечнице? Терпеливо ждать, ведь все-таки у нее кто-то есть… да, все-таки иногда он бывает таким хорошим… да-да, вчера он даже был страстным… конечно, мы ведь уже не молоденькие… Все отлично. Но терпение кончается, рано или поздно все кончается, даже терпение стареющей бабы. — Она влепила Тойеру пару пощечин (он уже начал к ним привыкать) и зарыдала. Комиссар долго сидел. Почти стемнело. Потом встал и пошел, не говоря ни слова. На улице он споткнулся об одинокий трехколесный велосипед и мощным пинком отправил его в кусты.

— Эй, козел, — проревел кто-то за его спиной. Тойер обернулся. На балконе второго этажа стоял устрашающего вида папаша в пестром тренировочном костюме, придававшем ему сходство с попугаем, и грозно сжимал пивную бутылку.

— Лисапед моей дочки чем тебе помешал? В харю хошь? В харю?

— А ты выйди сюда, вонючка, — зарычал в ответ полицейский. — Иди, я тебе ребра пересчитаю.

— Ща поглядим, кто кому, — последовал суровый ответ, и мужик исчез. Тойер бросился к машине и дрожащей рукой завел мотор. В зеркале заднего вида показался его собеседник. Он делал непристойные жесты. Четверг, 23 мая 2002 года. Теперь Тойер был один.

Он бесцельно колесил по городу. Потом оставил машину возле Театральной площади и быстрым шагом двинулся по Главной улице. Если его увидят, он как-нибудь выкрутится, скажет, к примеру, что врач прописал ему прогулки как средство от мигрени или что-нибудь в этом роде, но его никто не окликнул и не заметил, вот и он — вполне справедливо — тоже никого не замечал…

Он шел и прикидывал, не напиться ли ему, — ведь теплый вечер, крах на любовном фронте. Вот только настоящей потребности в выпивке как-то не испытывал. Он был сыт по горло. Сыт всякой ерундой. Неудачи, случайная связь, потеря любовницы и все такое. Он замедлил шаг.

На Карлсплац он свернул налево, к замку, и не потому, что хотел действительно вскарабкаться наверх. Это было нечто вроде долга для каждого гейдельбержца, когда у него на душе скребли кошки. Да, это был его долг, ведь теперь он… ну… романтический герой, что ли?

Кряхтя и потея, он одолел подъем и двинулся дальше. Обычно его словно магнитом притягивали руины замка, но сегодня он искал нетронутые места в парке, в мире, во Вселенной.

Вот он оказался перед Элизабетентор, маленькой триумфальной аркой, построенной в 1615 году в честь возлюбленной Фридриха V. Говорят, за одну ночь. От кого он это знал? От той же Хорнунг — эта мысль пронзила его. Он отчаянно вцепился в другое свое воспоминание, снова вытащил его в центр сознания, как теленка на веревке, и это ему даже удалось: он глядел на многочисленные изображения рога изобилия и цветочных букетов, и перед ним возник призрак давно сгинувшего ренессансного сада. Вокруг скакали фавны и наяды, среди них Ильдирим, босая, в желтом платье. В душе сыщика расцвело лето.