Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния - [55]

Марины в конторе нет: старухи говорят, что она заболела. Я бегу к ней, и у дома меня хватает за рукав Столик, протягивая одну ладонь, а другой зачем-то постукивая себя в грудь. Я не знаю — зачем? Вообще, в его движениях много необъяснимого.

— Извините, — говорю, — но я вам руки не подам.

— Зря, молодой человек, мои руки чисты… Вот что, незачем нам жить как кошка с собакой. Мы теперь в одной упряжке руководящего совета…

— Домсовет не сегодня-завтра концы отдаст. Для этого Сусанин и включил себя, меня и вас — лебедя, рака и щуку. Юродивых заменил убогими, а вас оставил как реликт, или пожалел, или — из собственных соображений. Он сцепился со Сплю и с вами только потому, что вы придумали один способ, как убивать время, а он — другой. Вот Сусанин и хочет доказать, что его способ веселее. Для этого надо уничтожить Домсовет. И он его уничтожит, вот посмотрите. А я не хочу придумывать никаких способов, я хочу трудиться, а не слоняться по улицам. Но вероятно, работать мне не дадут. Да точно не дадут! По рукам ведь бьют, если хочешь взять с земли орудие труда…

— Нет, вы меня не убедили. Новая, помолодевшая гвардия Домсовета будет работать на износ. Так всем и расскажу…

— Да что тут нового? Фамилии на доске объявлений?… Чтобы создать что-то новое, нужно силу прикладывать. А она есть только у энтузиастов. Кто тут энтузиаст? Я? Или Сусанин? Мы без всякого напряжения зарплату получаем по календарю. А у вас пенсия больше, чем моя зарплата…

— Вы пенсией не попрекайте. Я ее заслужил…

— Вот именно, слуга всех господ…

— Кто вам разрешил обзывать меня?..

— Письменный приказ еще не готов, — говорю я.

— Почему вы не уважаете?..

— А почему я должен уважать?

— Хотя бы потому, что я старше! Хотя бы из простой вежливости! Из приличия, наконец!

— А меня доконали приличия! И вежливости такой я не понимаю. Не понимаю, почему я должен протягивать вам руку, если у меня чешется нога дать вам под зад, раз вы встали поперек дороги.

— Вы, молодой человек, просто дрянь, невоспитанная дрянь!

— Просто я сказал, что думал. Даже еще не сказал, сейчас скажу, слушайте: вы, Столик, бесполезный человек, вы всю жизнь не делали ничего, от вас и не останется ничего, кроме гумуса на совхозных полях. Вас даже коллеги-дармоеды не уважают. Ваше счастье, что вы родились в стране, где пять работяг могут прокормить десять бездельников и при этом терпеть их рядом с собой, даже терпеть, чтобы пустозвоны жили лучше них и руководили ими. Но лично я вас терпеть не намерен: вы мне противны до блевотины. Сплю — его хоть природа бездельником создала, вы — сознательный бездельник!

— А работяга ты, что ли, хорек вонючий? Ты меня кормишь?

Столик-таки напросился, я даю ему пинка, и он летит на газон. Но ненароком я давлю цыпленка в кармане. Выкидываю трупик в урну. Думаю, если покажу, мы его три дня хоронить и рыдать будем.

…Что я за человек? Почему всю жизнь кого-нибудь душу, бью? С тех пор как научился сжимать ладошку в кулак. Я даже бил своего учителя — тренера по боксу. Невероятная скотина — он курил в спортзале, где и так дышать нечем, но это еще можно бы перетерпеть. Хуже было, что он постоянно ругался матом, словно других слов и не знал: только мат плюс боксерские термины. Я мирился три года, но однажды, когда он готовил меня персонально к соревнованиям и орал, потому что у меня никак не получался боковой удар, я все-таки съездил ему по уху — так он меня достал. А этот сорокалетний бугай рассвирепел и ответил мне — тринадцатилетнему мальчишке — голым кулаком, без перчатки. Нос мой, конечно, захрустел и прилип к щеке, а кровь приклеила его…

Пока Столик барахтается в кустах, я думаю: «А правда, из какой я категории бездельников? Наверное, из категории вынужденных, из самой массовой… Надо бы предложить Сусанину организовать Союз временно нетрудоспособных…»

В квартире Марины я застаю такую картину: посреди кровати, поджав ноги и укрыв их пледом, устроилась хозяйка; с обеих сторон от нее чинно сидят Путаник и Кавелька, зажав ладони между ног.

Марина визжит от радости:

— А я решила, что ты уехал навсегда! Вчера Адам ходил в изолятор, но ему никто не открыл.

— Чем ты больна?

— Расстройством, — говорит Марина. — Я расстроилась, когда решила, что ты уехал, и мне стало плохо, холодно, гадко. Меня тошнило без тебя.

Я тоже сажусь на кровать, и Марина забирается на мои колени. Она кладет голову мне на грудь и просит:

— Не уходи больше, ладно?

— Ладно, — обещаю я.

Так мы сидим и молчим, потому что Марина уже спит. Когда на дворе становится темно, она открывает глаза, прыгает на пол и улыбается:

— Вот я и выздоровела!

Путаник и Кавелька тоже чуть не прыгают от радости. Они берутся за руки и начинают водить вокруг Марины хоровод.

— На-ко-нец-то! На-ко-нец-то! — поют они с интонациями Сплю.

— Что «наконец-то»? — спрашиваю я.

— Марина поправилась, — говорит Кавелька, прекращая народный танец. — Теперь мы пойдем в ЗАГС, и Миша станет моим мужем, а я, если соглашусь, его женой.

— Мы с воскресенья сидим тут и ждем, когда Марина выздоровеет, — говорит Путаник.

«Господи! — думаю я. — Кто же в этой стране работает?»

— Почему вы не могли ждать на работе? — спрашиваю я наивно.