Каждый отвечает за всех - [19]

Она спрашивала Ганечку, не жестко ли ему спать, досыта ли кормят, не режут ли под мышками новые костыли, а если режут, надо обтянуть фланелью.

– Ты не беспокойся, ты выздоравливай быстрее, – шептала она. – Я пошлю брата в деревню, и он поможет твоей тетке покрыть крышу. Ты не беспокойся. Надо было сказать, а ты поехал один и не сказал.

Она говорила только о Танечке и не сводила с него тревожных глаз. Вот и Таня так же говорила с Сергеем. Может, Таня любит его?

– Подай ему пить, Маша, – сказал Ганечка, заметив, что Демин хватает воздух пепельными губами.

Демин ощутил скользкую твердость стакана и прохладу, пролившуюся на грудь. Девушка склонилась над ним и одной рукой поддерживала ему гомону. Глаза у нее были круглые и блестящие.

Сергей лежал лицом к стене, и голая его спина и белой гофрой шрамов по позвоночнику приметно вздрагивала. Плакал, что ли?

Потом стало темно, а потом на тумбочке Демина появилась лампа под красным абажуром. Приходил Страшнов с молодым хирургом в пенсне, делали какие-то уколы, поили, уносили не то в перевязочную, не то в операционную.

Демин почему-то вспомнил комбайнера дядю Васю, который ругал его за быструю езду. Ну да, он любил скорость, любил ездить быстро, а волы ходили медленно, и ему надо было успеть разгрузить комбайны. Дядя Вася, вечно чумазый и пыльный, стоит ни выгрузном шнеке и машет ему метлой, а волы двигаются со скоростью пять километров в день. Они обмахиваются хвостами от оводов, крутят рогатыми головами и идут не в ногу, дергая дышло то в одну, то в другую сторону. Он полосует их кнутом, волы прибавляют скорость и приходят к комбайну галопом, а дядя Вася ругается и жалеет волов. Ведь у них ноги, а не мотор, нельзя их так гнать. А сам машет метлой. Если жалко, стоял бы да ждал.

– А потом что было? – спросил Ганечка.

– Потом ничего, – сказал Демин. – Школу окончил, в аэроклуб поступил, а потом в училище.

Ганечка озадаченно поглядел на него: он говорил с Сергеем, и слова Демина никак не вязались с их разговором. Но все же он попросил рассказывать дальше.

Демин стал рассказывать о первом полете без инструктора и о том неповторимом ощущении, когда ты оказываешься один в небе, летишь, и машина послушно повинуется тебе. И еще о том, какими маленькими кажутся сверху люди, а с боевого самолета, когда высота измеряется километрами, людей вообще не видно.

Он забылся и опять очнулся неизвестно когда, потому что потерял счет времени. Ганечка сидел у его постели и говорил Сергею, что кроме имени у него еще были клички: Дипломат, Рокфеллер, Беркут – хорошие клички, сам выбирал.

Сергей сказал, что Таня после окончания сельской школы хотела в музыкальное училище. Таня способная, лет пять пилила на скрипке в сельском кружке, а теперь вот учится по-настоящему. Как он будет без нее теперь, ну как? Обидно.

– Небо – это простор, – сказал Демин, – это пространство. Материя существует в движении, движение происходит в пространстве и времени. Скорость побеждает время, вечность побеждает скорость. А мы стремимся к вечности.

– Бредит, – вздохнул Сергей.

– Она давала мне пить, и она его любит, – сказал Демин. – Следите за временем и ремонтируйте часы. Они отмечают время...

Он слышал свои слова и долго падал куда-то вниз, а потом увидел в темноте Страшнова и перед ним Ганечку на костылях, который шептал, волнуясь:

– Я не наводил, доктор, я не соучастник, это они так подстроили. Честное слово, доктор! Я только знал.

– Возможно, – прогудел Страшнов. Он сидел у кровати большим белым привидением и что-то делал с рукой Демина.

– Одеяла будут, людей не будет, – сказал Ганечка. – Я не боюсь, доктор, я ничего не боюсь, но сейчас не могу их закладывать. Мы должны быть на равных.

– Этого я не понимаю, – сказал Страшнов.

– Я вам все расскажу, вы только поверьте мне!

– Поверить? – сказал Страшнов. – Я тебя лечу, и ты меня обворовываешь.

X

Полет проходил ночью. У Демина отказал радиокомпас, а дублирующий гиромагнитный компас куда-то пропал. Он шел по пеленгатору и даже не знал точно высоты, потому что летел под облаками и локатор не брал из-за малой высоты. Он летел ощупью, ориентируясь по увеличению или уменьшению пеленга, потом его вели посадочным локатором, поправляли с земли курс и высоту, и, когда он вышел к аэродрому, оказалось, что летит он днем.

Небо над аэродромом было чистым, светило солнце, и сидел он не в кабине реактивного истребителя, а на «яке», слабеньком аэроклубном «яке». За ним тянулся буксирный трос к оранжевому планеру.

– Я твой ведомый! – закричала Таня, размахивая скрипкой из кабины планера.

Высота была ничтожной, метров двадцать, на аэродромном поле колхозники косили траву. Среди них стоял по пояс голый Сергей, здоровый и веселый. Он взмахнул веревкой и накинул петлю на хвост «яка».

– Тяни! – закричал он толпящимся рядом людям. – Не пустим его!

В толпе Демин разглядел Танечку на костылях, следователя, плачущую мать и Страшнова. Страшнов стоял в белом халате и, запрокинув голову, глядел на него. По взлетной дорожке бежала Лида и показывала рукой на полосатую аэродромную колбасу: ветер был крепкий.

– Не улетит, – говорил Ганечка, обнимая следователя с папкой. – Ты не беспокойся, гражданин начальник, он нас любит.