Каждый отвечает за всех - [16]

– Ничего, – сказал Демин.

– Температура?

– Вечером была тридцать девять, сейчас, думаю, меньше.

– Ночью смотрели?

– Смотрела, – сказала Лида, подавая Страшнову температурный лист. – Вводила антибиотики, как вы сказали.

– Добро, на перевязку. Ваше слово, строитель? – обратился он к Сергею. – Не бросил курить все же?

– Не выходит, – сказал Сергей, гася сигарету в спичечном коробке.

– Выйдет, если захотите. Жена музицирует?

– Играет. – Сергей вздохнул.

– Молодчина, – сказал Страшное. – Вы молодчина, вы сам!

Обойдя койку Демина, он встал над Сергеем и протянул ему обе руки. Сергей потупил соломенную голову.

– Молодец! – сказал Страшнов с чувством. – Вы посмотрите, Демин, человек почти год лежит без движения, а жену от любимого дела не оторвал! – Он пожал обе руки Сергею, Сергей смутился, покраснел до пота и ничего не мог сказать.

Ганечка, прищурясь, глядел с усмешкой на эту театральную сцену и молчал, а Демин глядел и думал, что хирург «восхищается» мужеством Сергея потому, наверное, что догадывается либо знает о колебаниях своего больного.

Страшнов действительно знал об этом, но сейчас, «восторгаясь» Сергеем, он думал о Ганечке и о летчике, думал о том, что кража одеял хлестнула их всех своей неожиданностью.

Кража была поразительной по наглости и бесстыдству, и вряд ли туг можно подозревать Ганечку. Однако и не думать о нем нельзя. Ганечка завязал, его преследовали за это и, возможно, кражей одеял хотят скомпрометировать, навести на него подозрение, а дождавшись, когда начнется следствие, озлобить и выбить у него последнюю надежду на возвращение к честной жизни.

– Вас кто-нибудь навещает здесь? – спросил Страшнов Ганечку, уходя,

– Я не скучаю, доктор, – ответил он. – Я в кооперативе не воспитывался.

– Герой-одиночка? Нашел чем хвастаться. С какого завода?

– С автомобильного, – сказал Ганечка. – Только на заводе не знают, что я здесь. В отпуске я, поехал к тетке в деревню. Недельный отпуск без содержания.

– Н-да, отпуск недельный, верно, и содержания мало, – скаламбурил Страшнов. – Ловко, однако, вас раздели, а? Две палаты, семь человек, и ни один не проснулся. Как вы считаете?

– Чистая работа, – сказал Ганечка.

Страшнов поглядел на него пристально, улыбнулся и вслед за сестрой вышел.

В ординаторской его ожидал Игорь Петрович. Волнуясь, то и дело поправляя пенсне, Игорь Петрович решил напомнить вчерашний разговор и нынешний случай с одеялами.

– Вы извините меня, – говорил он торопливо, – но я полагаю, что здесь существует определенная связь. Когда человек борется за жизнь, он находится во власти животных инстинктов, и обычные моральные нормы здесь не подходят. Сегодня мы получили этому подтверждение.

– Та-ак, – произнес Страшнов, чувствуя, что ему видно согласиться с этим мальчишкой, но и не согласиться с ним он не может.

 Слишком уж гладко у него все вышло, как по учебнику прочитал. Тут вот угроза смерти, тут инстинкт самосохранения, и вот летчик живет надеждой сохранить руку, строитель боится потерять жену, а раскаявшийся вор опять ворует.

– Может быть, и так, – сказал Страшнов, – но я видел и другое. В войну, например...

– Война – не норма, ее законы не подходят для нашей жизни.

«Ну конечно, ты ее не видел и не знаешь, рассуждая об инстинктах. Ни одно животное не выдержит тех мук и лишений, которые человек может принять на себя добровольно. Хотя, разумеется, это не может быть нормой».

– Делайте обход, – сказал Страшнов. – Я буду в перевязочной.

Демин сидел уже там, и Лида снимала с его руки слипшийся бинт.

– Гангрена, – сказал Страшнов, глядя прямо в расширенные зрачки Демина. – Соглашайтесь на ампутацию.

Лида торопливо бросила окровавленный бинт в тазик.

– А если не соглашусь? – спросил побледневший Демин.

– Тогда мы вынуждены будем...

Демин покачал головой:

– Нет. Никогда не соглашусь.

– Я не вижу другого выхода.

– Нет, – сказал Демин. – Тогда незачем жить.

Лида поспешно взяла тазик и вышла.

VIII

– Я сегодня яйца крашеные во сне видел, – сказал Ганечка.

– Кто-нибудь явится, – сказал Сергей. – Я мастер сны разгадывать, Таня научила. У ней книжка старая есть, по той книжке.

Разговор сразу погас. О Тане здесь не забывали, но не говорили. И вообще ни о чем не говорили. С самого рассвета, когда стало известно о краже одеял, они обходились односложными «да» или «нет».

Демин лежал вниз лицом, накрыв голову подушкой. Он легко переносил восьмикратные перегрузки и знал, что существуют еще более тяжелые перегрузки, и готовился к ним. Но к таким он не готовился. Слишком уж мал выбор: либо ты безрукий калека, либо тебя нет.

Оставить матери записку, и все... Нечего тянуть, ждать чего-то. Можно и полковнику Рыжову написать. Мол, считайте, что запуск моей ракеты отложен по техническим причинам... Выпить бы чего-нибудь такого, чтоб сразу...

А мать не поверит, когда узнает, не сможет поверить. Столько лет готовился, с детства тянулся к небу... Она в самотканой юбке ходила, пока он учился, лапти на сенокос надевала, чтобы ботинки ему купить... Да и Рыжов не поверит.

– Естественное чувство, – сказал Страшнов. – Больше всего нас угнетает неопределенность, неизвестность, но едва примешь решение – всякий страх исчезает...