Каждому свое - [105]

Европа взбурлила – радостью, надеждами: героизм испанцев воодушевлял всех; наконец, возмущалась и совесть честных французов, уже предчувствовавших распад своей баснословной империи. Когда все это кончится? Когда Франция перестанет платить честолюбию корсиканца самый страшный налог на свете – кровью? Жозеф Бонапарт удержался на испанском престоле лишь восемь дней и бежал из Мадрида – в ужасе.

– Испания, – утешал его Наполеон, – еще не предел моей власти: с горы Гибралтара мы скоро увидим Африку…

Там, где французы не могли пройти, он слал на смерть эскадроны польских улан: сами порабощенные, они с бесподобной лихостью порабощали других. Гигантские обозы с награбленным добром тащились за армией – наглядное доказательство боевых успехов. Самые безобразные инстинкты (сдерживаемые доселе воспитанием, литературой, религией) император выпускал из людей наружу, как злого джинна из сосуда, и любое зверство поощрял знаками Почетного легиона. Французы занимали города без жителей, деревни без крестьян. Испанцы, уходя в партизаны, рубили бочки с вином, раскалывали кувшины с оливковым маслом. Повстанцев убивали, из их животов выматывали наружу кишки, деревья обвешивали телами гверильясов так, что не выдерживали ветви, но Испания не сдавалась, сопротивление народа усиливалось… Жозеф, растерянный, говорил брату:

– А что дальше? Журдан подсчитал, что мы должны держать корпус в пятьдесят тысяч штыков только для охраны курьерской почты между Мадридом и Парижем… Одумайся! Ты погибнешь сам, с тобою погибнем и все мы.

В декабре Наполеон, довольный, вступил в Мадрид.

– Вы просто не умеете воевать! – накричал он на маршалов. – За что я плачу вам деньги? Я дал вам величие, но всегда могу сделать из вас почтмейстеров.

Ему доложили: офицер из корпуса маршала Сульта – по фамилии Аржантон – сорвал с себя эполеты.

Он не был пьян. Его речь была разумна.

– Почему мы, французы, решили, что мы лучше всех других людей на свете? – спрашивал Аржантон. – Все беды Франции от этого подлого корсиканца. Пока оружие в наших руках, повернем его против Наполеона! Пора уже свергнуть безумного императора и призвать из Филадельфии генерала Моро… Моро, и никого другого, ибо Моро – честный республиканец!

Журдан, искренне желая спасти Аржантона от неминуемой казни, пытался представить его сумасшедшим.

– Нет, – ответил Наполеон, – если этот подонок додумался до возвращения Моро, значит, он не сумасшедший…

Аржантон без страха встретил смерть возгласами:

– Да здравствует Моро! Да здравствует ре…

Плотный залп оборвал последнее слово. Савари сказал, что с казнью поспешили: от таких Аржантонов с их призывами к Моро натянуты потаенные струны – до филадельфов, до Филиппа Буонарроти, даже до генерала Лагори.

– А где же Лагори? – оживился Наполеон.

– Если бы знать… В банкирской конторе Шрамма в Гамбурге вдруг обнаружился вклад на его имя, но затем все денежки куда-то бесследно исчезли. Будем искать…

Имя генерала Моро было исключено из истории, его изъяли изо всех книг, оно преследовалось в печати, знавшие Моро отрекались от знакомства с ним. Каково же было Наполеону прослышать в Мадриде, что испанская хунта, руководящая восстанием народа, послала в Америку страстный призыв именно к генералу Моро – вернись, помоги нам! Савари сказал, что крайне подозрителен и полковник 9-го полка Жак Уде, но он такой опытный конспиратор, что его не уличить.

– Подозрителен и Руже де Лиль… автор «Марсельезы»! Он, кстати, двоюродный брат якобинского генерала Мале.

– Сколько же их… исключительных? – спросил Наполеон.

В дурном настроении, он недолго оставался в Мадриде.

– Все эти хваленые столицы Европы – дерьмо, – было им сказано. – Они падают к моим ногам, как перезрелые орехи.

4. Наши потери – четыре человека

Дабы покончить с брачными химерами Наполеона, Александр срочно «окрутил» сестру Екатерину с принцем Георгом Ольденбургским. Принц был неказистый сморчок, кривобокий, косноязычный, весь в угрях и прыщах. Рядом с ним возвышалась красавица невеста – умная, статная, властная, отлично понимавшая, что ее выдают за этого гугнявого только затем, чтобы ее красота не досталась парижскому «Минотавру».

Коленкуру царь объяснял – даже с юмором:

– Франция не может на меня обижаться. Чем же я виноват, если моя сестрица безумно влюбилась в этого удивительного красавца, принца Ольденбургского?..

Толстой – после Эрфурта – во Францию не вернулся. Его место в Париже с барственной неторопливостью осваивал Куракин, ослепивший Сен-Жермен своими бриллиантами. Нессельроде готовился ехать в Париж – для тайной связи с Талейраном, который за наличные будет продавать все то, что узнает от Фуше. Александра ошеломило известие, что Наполеон вдруг (!) покинул Мадрид и бросился в Париж со скоростью почтового курьера. На приеме в Тюильри он осыпал Талейрана самой отборной бранью. «Вор, мерзавец! – кричал он ему. – Вы всю жизнь занимались предательством… На что рассчитываете теперь? – В каскаде ругани не был забыт и герцог Энгиенский. – А этот несчастный? – вопрошал Наполеон. – Кто, как не вы, подстрекал меня с ним расправиться? Я расколочу вас, как стекло магазинной витрины, я повешу вас на решетке Карусельной площади… Пусть все французы видят, какая вы грязь! Какая вы грязь в шелковых чулках!»