Минц нажал ладонью на его плечо, заставив сесть на траву.
— Выпейте. — Он протянул желтую таблетку. Ксения набрала в горсть воды из реки, и Удалов покорно запил таблетку.
— Что вы со мной сделали! — тихо произнес он.
— Простите, — сказал Минц, который все уже понял. — Побочный эффект.
— Я не хочу жить, — ответил Удалов.
— Мне надо было испытать средство на самом себе, — произнес Лев Христофорович. — Но и то, что мы с вами сегодня узнали, хоть и дорогой ценой, послужит темой для серьезной и в целом оптимистической статьи.
— Оптимистической? — спросила Ксения.
— Природа милосердна, — объяснил Лев Христофорович, — а я попытался лишить ее милосердия. Память человека гуманна и потому избирательна. Мы куда острее переживаем горе, разочарование, потерю, чем радость или достижение, потому что жизнь учит нас на наших ошибках. Но горе уходит — с горем нельзя жить рядом. В прошлом мы запоминаем хорошее. Дурное уходит в подсознание. Оно живет там как бы за занавеской. Чтобы не мучить нас. Мы с улыбкой вспоминаем о том, как мальчишкой потеряли двадцать копеек и как ужасно было остаться без мороженого, потому что эти двадцать копеек ты копил целую неделю. Мы снисходительны к ужасу, который вроде бы выветрился из памяти. А представляете, каково было сегодня Корнелию пережить все те трагедии, которые на самом деле с высоты лет давно уже перестали быть трагедиями?
— Нет, — сказал Удалов. — Там рубля два было, мне мать на молоко дала. А они отобрали. — Он вытер слезу. Он на глазах успокаивался. Видно, желтая таблетка начинала действовать. — Но ведь она утонуть могла.
Минц с Ксенией переглянулись. Они не поняли, они решили, что Удалов заговаривается.
Поддерживая Корнелия под локти, они повели его обратно.
Удалов был мрачен и старался не глядеть по сторонам. У поворота на Пушкинскую им встретился Стендаль, который спешил в редакцию.
— К двенадцати часам жду статью! — весело крикнул он.
— Нет, — вздохнул Удалов. — Писателя из меня не вышло.
В этот момент его лицо исказила жалкая гримаса.
— Я согревал ее руки поцелуями, — произнес он с невыразимой болью, — и жаром своего дыхания. Всю ночь напролет я бодрствовал подле нее и возносил к небу молитвы о ниспослании ей сна тихого и безмятежного. О Боже, сколь пламенны и искренни были мои моления! И сколь жестоко Ты их отверг!
Удалов плакал.
— Я умру сама! — воскликнула Ксения. — Он опять о ней!
— Нет, — возразил профессор, морща лоб. — Это что-то знакомое…
— Конец ее страданий приближался, — продолжал Удалов. — Я потерял ее. Она засвидетельствовала мне свою любовь в самую минуту смерти. Это все, что я в силах сообщить вам о сем роковом и горестном событии.
Удалов уселся на мостовую и закрыл лицо руками.
— Аббат Прево, — вспомнил и облегченно вздохнул Лев Христофорович. — «Манон Леско». Заключительная сцена. Смерть Манон в диких прериях Америки.
— Правильно, — согласился Удалов. — Я читал эту книжку в восьмом классе.
