Казароза - [30]

В тот раз явились большей частью новички, поэтому начал он с Вавилонской башни. Гомаранисты поминали ее постоянно. В одной их брошюре утверждалось, что земной Эдем продолжал существовать даже после того, как Адам и Ева были оттуда изгнаны, и лишь с вавилонской катастрофой, засыпанный обломками, исчез окончательно.

Покончив с причиной, Варанкин перешел к следствиям. Прозвучала длинная фраза на немецком. Чувствуете? В этом языке отпечаталась душа немца, музыканта и философа, но одновременно и грубого солдата, тевтона. А вот речь британца… Последовало несколько слов на английском. Из них, как было сказано, предстает сухая, чопорная фигура англичанина, торговца и мореплавателя, который знает, что время — деньга, поэтому стремится как можно короче выразить свою мысль. А теперь вслушаемся в божественные звуки испанского языка! Варанкин задумался, но единственное, что ему удалось выудить из памяти, было: Буэнас диос, сеньорита. В группе студентов кто-то прыснул. В ответ было сказано, что в любой, самой незначительной реплике отражается, как в капле, душа языка, а в языке — душа народа. Эсперанто впитал в себя черты всех языков Европы. Каждый европеец найдет в нем что-то родное: итальянец, испанец и француз — знакомые корни, немец — способ образования сложных понятий путем соединения слов, поляк — ударение на предпоследнем слоге, русский — свободный порядок слов в предложении. В то же время ни один из их собственных языков никогда не станет международным из-за присущего всем нациям тщеславия.

«А латынь?» — робко спросила какая-то девушка. Варанкин с удовольствием принялся объяснять ей, что да, латынь обладает кое-какими достоинствами нейтрального языка, но можно ли составить на ней такую, скажем, простейшую фразу: Достань из кармана носовой платок и вытри брюки? Нельзя, потому что древние римляне брюк не носили, карманов у них не было, и носовыми платками они не пользовались. На латыни можно сказать только достань и вытри. А что? Чем?

К концу первого занятия прошли алфавит и записали десятка два слов. Попутно Варанкин упомянул, что суффикс —ин в эсперанто обозначает существо женского пола: бово — бык, бовино — корова, патро — отец, патрино — мать. Тогда в заднем ряду поднялся студент в темных очках. Свечников еще не знал, что это Даневич, а Варанкин уже имел с ним дело, но поначалу не узнал его из-за очков.

«А что, собственно, мешает, — спросил студент, — заменить слово патрино словом матро? Оно куда понятнее любому европейцу». Этот невинный, казалось бы, вопрос почему-то привел Варанкина в ярость. «Вон отсюда!» — заорал он. Студент пожал плечами и вышел, хлопнув дверью.

«То, что предлагал этот якобы наивный молодой человек, — в мертвой тишине заговорил Варанкин, — для нас неприемлемо. Эсперанто — не машина, где вместо одной детали можно поставить другую, технически более рациональную. Это живой организм, и в нем любой удаленный член можно заменить только протезом. А как бы ни был хорош протез…»

Позже выяснилось, что Даневич явился на занятие кружка с целью завербовать кого-нибудь в организованную им университетскую группу идистов. Так называли себя сторонники языка идо. В 1907 году француз де Бофрон создал его на основе эсперанто, в котором, как он считал, слишком много сухой логики и мало живого чувства, не хватает исключений, одухотворяющих даже самый бедный естественный язык.

«Хам, смеющийся над наготой отца своего», — говорил об этом французе Сикорский, но из любопытства Свечников пару раз побывал в университете, где Даневич собирал свою команду. Там ему объяснили, что выращенный в колбе гомункулус был нежизнеспособен, поэтому де Бофрон разрубил на куски костенеющий в бессилии красивый труп, отбросил все лишнее, а из остатков слепил маленького, но полного сил младенца, готового к саморазвитию, поскольку в нем живет дух первозданного хаоса. Скоро этот младенец превратится в гиганта и одной ногой встанет на Урале, другой — на Пиренеях.

Свечников узнал также, что само слово идо на эсперанто означает потомок, отпрыск, что идисты вместо патрино говорят матро, что в идо-языке есть неправильные глаголы и нет обязательного, как в казарме, согласования прилагательных с существительными в падежах и числах, да и порядок словообразования куда более свободный, а не подчинен палочной дисциплине, как в эсперанто. Даневич пропагандировал ту идею, будто эсперанто является лишь промежуточной ступенью в развитии международного языка, идо же — высшей, ибо сотворен не из грубой персти национальных языков, а из материи уже очищенной, как Ева была создана не из глины, а из Адамова ребра, но Свечников остался глух к этим аргументам. Идистов было мало, во всем мире человек пятьсот, а в городе — семеро, да и сама идея двух похожих друг на друга международных языков представлялась бессмысленной.

Для гомаранистов Даневич был врагом, с которым никакие компромиссы невозможны, но сам Свечников долго не сознавал опасность идизма как такового. Даже став членом правления клуба «Эсперо», он поначалу проявлял терпимость в надежде избежать раскола и хотя бы на местном уровне сохранить единство эспер-движения в пределах допустимой фракционности. Однако к весне 1920 года ясно стало, что это утопия.