Казанова Великолепный - [46]

Джакомо привык щедро одаривать женщин: либо счастьем разделенной страсти (пусть даже оно вводило его в некоторые расходы), либо просто звонкой монетой. Привык быть желанным. Обычно он приступает к делу весьма решительно, ждет ответа, и дальше все идет как по маслу. Но на этот раз… с такой, как Шарпийон, в такой стране, как Англия, в таком возрасте, как у него (он этот возраст точно обозначил)… все не так: другое место, другое время, и наш герой превратился в беспомощную марионетку. Именно история с Шарпийон послужила основой для повести Пьера Луиса, которую он озаглавил «Женщина и паяц» (поразительно, как много писателей вдохновил Казанова — как будто сам он ничего не написал! — среди прочих Аполлинера с его наброском «Казанова, пародийная комедия», образчиком того пренебрежительного отношения к фактам, жертвой которого всегда был автор «Мемуаров»).

Джакомо столкнулся со сплоченным женским кланом. Бабка, мать, две тетки, служанки и хорошенькая смышленая девушка семнадцати лет — приманка, с помощью которой добываются средства к существованию всей оравы. Она продается, но цену за нее хотят самую высокую. Такова семейка Ауспургер, во главе с самой прародительницей, урожденной Бруннер. В одном полицейском донесении о них говорится как о «своре опасных бабенок, плетущих сети лжи и клеветы». Каза, в конце концов, и сам назовет их «сучьей сворой». В помощниках у них трое мужчин, загоняющих дичь, в числе которых знаменитый Гудар, автор книжонки «Китайский шпион»[38] (Казанова внес свою лепту в виде писем в ее создание).

Шарпийон — имечко, само по себе весьма знаменательное. В нем слышится и «гарпия», и «пиявка», и пышный «пион», и ядовитый «скорпион». Из него получился бы отличный глагол — «шарпийонить». Во всяком случае, Казу она таки крупно «ошарпийонила». Кокетка? Да, но к тому же искренняя. Фальшь составляет в ней часть истинной природы.

Джакомо клюнул, попытался, по своему обыкновению, атаковать красотку, но та увернулась. Раз, другой.

«Я перестал настойчиво осаждать ее, когда она сказала, что ни деньгами, ни силой мне никогда ничего от нее не добиться, однако же я могу надеяться на ее дружбу, если стану вести себя с нею наедине как кроткий барашек».

Стань барашком, коли хочешь быть моим львом. Прекрасным и благородным[39]. Претендент на роль льва упирается, не желает ронять свое достоинство, решает забыть об этом неприятном деле и отправляется угощать сладостями свою дочь. Но речи о барашке запали ему в душу. Для записного сластолюбца есть в этой идее какое-то мазохистское искушение, пикантна сама ее несуразность.

А если его еще и снова подогреть… Одна из теток сожалеет, что Казы больше не видно, говорит, что Шарпийон скучает по нему, что она простужена и не встает с постели. Наш полулев растроган, приходит в дом красотки и якобы случайно застает ее в ванне в чем мать родила. Новая атака — новое поражение. Он взбешен, но она его опять заводит. Ужин вдвоем, Каза выпивает лишнего, и теперь всё. Его окрутили, Шарпийон возымела над ним «непререкаемую власть».

Вспомним, в каких обстоятельствах разворачиваются события: Каза не знает английского, не знаком с местными законами, тайная миссия, которую он выполняет (и о которой умалчивает), должно быть, не ладится, своей физической формой он недоволен. Шарпийон, ее мать, ее тетки, служанки и подручные все это поняли (учли и пресловутые «тридцать восемь лет»). Барашек-голубок вообразил, что бедная девочка всего лишь делает то, что ей велят домашние, и решил объясниться с ними начистоту. Гудар уже попытался обдурить его: предложил купить кресло с пружинным механизмом, который прикует к месту предмет его вожделения (а дальше — привлечение к суду за изнасилование). Но Джакомо еще не до такой степени потерял рассудок. Через посредство того же молодчика он предложил матери Шарпийон сто гиней за право провести с дочкой одну ночь. Он думал, что таким образом все устроит, на самом же деле увяз еще глубже.

Шарпийон разыграла перед ним оскорбленную гордость. Вы ничего не понимаете, сказала она Казе, упавшему в ее глазах до четвертьльва, я люблю вас, но вы должны сделать так, чтобы я вас полюбила еще больше, заслужите меня, поухаживайте за мной, походите к нам домой хоть две недели. Ну а потом, ладно уж, давайте свои сто гиней. И кроткий барашек получит награду. Чтобы затянуть петлю потуже, она толкует о любви, обливаясь слезами. Потрясающая, великолепная, душераздирающая сцена, а сколько искренности — ни дать ни взять новая Элоиза (если не считать одной маленькой детали — денег).

«Эти речи заморочили меня», — пишет Каза, безжалостный к самому себе. Он увяз в сентиментальном романе дурного вкуса, который, как ему следовало бы знать, длится бесконечно. В ту пору была в моде знаменитая «Памела, или Вознагражденная добродетель» Сэмюэля Ричардсона. Казанову же притягивает, словно магнитом, фальшивая добродетель, детище порока. Он находит эти спектакли немножко вычурными, но исправно ходит на них. И разумеется, не с пустыми руками.

Проходит две недели, наступает обещанная ночь любви. Но тут — новое осложнение: