Казанова - [99]

Казанова добился быстрого успеха при польском дворе и в театре. Он, как и прежде, мечтал разбогатеть с лотереи, но первые деньги, кажется, сделал за игорным столом. Король, которого интересовали новости из Санкт-Петербурга от человека, только что оттуда приехавшего, уделил ему время, но места не предложил. Казанова проводил каждое утро за исследованиями в библиотеке монсеньора Залуски и ел в доме русского князя Палатина, таким образом, разумно полагал Джакомо, он много экономил и многое узнал. Это было еще одним знаком того, что, по мере уменьшения его энергии и богатства, он все больше и больше становился библиофилом и жил литературными интересами, отчасти в надежде на писательскую славу, но также и ради чистого удовольствия от академических занятий. «Я читал подлинные документы, касающиеся всех интриг и тайных заговоров, целью которых было свержение всей системы Польши».

Пять месяцев спустя приезда в Варшаву случилось событие, однако, которое разрушило все его достижения в Польше, хотя, по иронии судьбы, обеспечило ему прочную литературную славу. Четвертого марта он обедал при дворе, с королем среди прочих гостей, и был приглашен в театр, чтобы увидеть двух великих звезд варшавского балета, которые вдвоем должны были танцевать в одной постановке. Обе они были, конечно, известны Казанове, поскольку были итальянками, а одна из них, Анна Бинетти, кажется, даже переспала с ним в Лондоне. Теперь у нее был любовник-поляк, некий Граф Ксавье Браницкий, ее покровитель. Казанова знал правила поведения придворных в таких ситуациях и после выступления пошел засвидетельствовать танцовщицам свое почтение. Но Бинетти разозлилась, что начал он не с нее. Она настроила Браницкого затеять ссору с ее бывшим приятелем-венецианцем. Граф обвинил Казанову в «трусости», чем только спровоцировал его колкость, что само это слово звучит «довольно сильно». Когда Джакомо отвернулся, Браницкий публично назвал его «венецианским трусом». Это оказалось уже слишком: итальянец заявил, что венецианский трус вполне способен убить поляка — таким образом, по сути, вызвав Браницкого на дуэль.

Это был неожиданный поворот событий. Хотя Казанова сражался на дуэлях и раньше, они не были частым явлением в его исполненной опасностей жизни. У него были некоторые навыки фехтования, но он предпочитал разрешать ссоры словами, а не силой. С 1749 года со времен графа Сели он не применял оружия. Но с тех пор мир поменялся: Браницкий хотел драться на пистолетах. И хотя Казанова не пишет, где и когда выучился стрелять, но упоминает о том, что регулярно носил с собой пистолеты в Лондоне и упражнялся с ними в Париже в 1750-е годы. Тем не менее Он должен был понимать, что рискует жизнью и репутацией и нарушает Закон, стреляясь с польским дворянином, — история с дуэлью получит нежелательную огласку и слухи о ней дойдут до самого Лондона.

Двое мужчин встретились в назначенный час, и оба были ранены: Браницкий — шрапнелью в живот, после чего, как ни удивительно, выжил, а Казанове пулей задело левую руку; Дело могло бы, конечно, обернуться намного хуже. Казанова сбежал в поисках убежища в монастырь под Варшавой, а об истории почти напрямую доложили королю. Графу Августу Мосинскому, министру иностранных дел, поручили провести расследование в отношении чужестранца-«аристократа», который нарушил варшавские строгие законы против дуэлей, и доклад министра сохранился до наших дней. Первым, что вменялось в вину шевалье де Сенгальту, было, конечно, то, что он не был рыцарем, а являлся сыном актрисы. Когда это обстоятельство стало достоянием общественности, оно нанесло ему большой вред, и не столько его положению в обществе — где он все равно перемещался вместе с театральной толпой, — но его надежде на серьезное внимание со стороны власть имущих. В докладе Казанову описали как интригана и игрока.

Он все больше и больше влезал в долги. Он с нетерпением ждал средств из Венеции, часть из которых переправляли ему через Санкт-Петербург. Казанова экономил, как мог, но по-прежнему содержал двух слуг и хорошо одевался, чтобы присутствовать при дворе. Однако довольно быстро, и особенно после дуэли, стало ясно, что он не сможет убедить короля Станислава поддержать лотерею, как не сумел убедить в этом Фридриха Великого или Екатерину II. В конце концов, тем не менее проводивший расследование масон Мосинский проявил симпатию к человеку, который действовал по понятиям того времени, защищая свою честь, будучи принужден к дуэли. Мосинский даже одолжил ему тысячу дукатов, которую больше никогда не увидел, написав: «Для Казановы. Вы являетесь человеком слова. Я считаю Вас таковым. Возможно, лучшая судьба ждет Вас в странах, куда Вы собираетесь, и помните, что я Ваш друг. Мосинский». Эта записка была найдена после смерти Казановы, вместе с еще одной, приложенной к первой: «Получил тысячу дукатов от польского короля, когда он приказал мне уехать из Варшавы [из-за дуэли]. Я послал его министру счета моих кредиторов. Министр написал мне это письмо, и я укатил в тот же день. 8 июня [на самом деле — июля] 1766 года».