Казанова - [85]

Годы для нее не прошли бесследно: теперь ей было сорок, и она начала толстеть; однако Лондон оценил ее старания и риск — она сделала состояние и имела доходное дело — частный клуб в собственном роскошном доме. В Лондоне в 1750-х годах наблюдалось настоящее помешательство на маскарадах в венецианском стиле и ридотто. Тогда их проводили в «Ротонде Ранела» или в Воксхолл-Гарденз, открытых для доступа высшего общества Лондона. Тереза, приехавшая в город всего на несколько лет раньше, удачно основала «Карлайл-Хаус маскерадес», где устраивались исключительно «частные» вечера. Она арендовала в Сохо дом, вход на вечера был дорогим и требовал одобрения строгих светских леди. Возможность того, что человеку могут отказать во входе, оказалась самым примечательным, наряду с ценой, которая позволяла Организовать щедрый прием внутри. «Я даю двенадцать ужинов и двенадцать балов для знати ежегодно», — в первый же вечер Тереза перечислила Казанове свои успехи, и он нашел подтверждение ее словам в «Лондон паблик эдвертизер». «Расходы, — продолжала она, — огромны». По прикидкам Казановы, она зарабатывала около двадцати тысяч фунтов в год., «Карлайл-Хаус» в Сохо не стоит рассматривать как заведение сомнительного толка, хотя все там надевали маски в стиле венецианского карнавала. Тереза Корнелис могла жить и любить по всей Европе и иметь детей не от одного мужчины, но в свете она держалась с исключительным достоинством и соблюдала правила приличий. В конечном счете ее платные концерты, объединявшие эксклюзивность высшего общества и ее собственные связи в мире музыки, оказали глубокое влияние на историю музыки Лондона. Она обладала энциклопедическими познаниями в итальянской и немецкой музыке и представила Лондону работы Иоганна Себастьяна Баха. Тереза даже попыталась организовать концерт «чудо-детей», Леопольда Моцарта, Марии-Анны и Вольфганга-Амадея. Она была промоутером и продюсером, как сказали бы сейчас, клубным импресарио, рисковавшим и получавшим прибыли. Бывшая соседка по Сан-Самуэле, ко времени, когда Казанова оказался на пороге ее дома в Сохо, Тереза Корнелис превратилась в женщину стильную, модную и влиятельную.

Она пригласила его на последний бал сезона — по правде говоря, сезон закончился, многие аристократы уехали из города в свои загородные резиденции, — но ей необходим было получить максимум прибыли перед тихими летними месяцами, и она сказала, что Казанова может прийти как репетитор сына и ее друг, хотя он и не аристократ. Это стало последней каплей в череде мелких оскорблений, которые, как Казанова утверждал, он терпел только в надежде, что ему позволят проводить время с его дочерью Софи, «чудом» десяти лет от роду. Он и Тереза, по понятным причинам, опасались друг друга. Он надеялся, что Тереза поможет ему войти в Лондонский свет, но обнаружил, что ее финансовое положение неустойчиво, она вела дорогостоящую судебную тяжбу с лордом Фермором, которому должна была деньги за Обстановку в ее клубе «Карлайл-Хаус». Есть определенное сомнение в истинности версии событий, изложенной Казановой: хотя Тереза Корнелис в итоге пала жертвой разгневанных кредиторов, в 1763 году она была относительно успешной, и, как кажется, у нее были другие причины для оказания Джакомо скупого приема. Будучи довольно строгой мамашей, она не одобрила парижских замашек Джузеппе и на неделю запретила Казанове видеться с Софи. Она подозревала, и была права, что Джакомо хотел получить доступ к ее друзьям в модном сообществе и в городе, чтобы организовать новую лотерею, и отказалась помогать ему.

Казанова вернулся в «Карлайл-Хаус» в следующие выходные, получив приглашение на обед, где должен был повидать свою дочь. Он захватил портшез из дома на Пэлл- Мэлл, прибыл в компании лакея Ярбе, которого нанял на неделе за то, что тот был чернокожим и говорил на трех языках. Джакомо надел самый щеголеватый костюм с дорогим парижским кружевом. Ему удалось произвести впечатление. Тереза, однако, велела дочери обращаться к шевалье де Сенгальту строго официально, и он провел мучительный вечер, пытаясь убедить смущенную девочку нормально поговорить. До некоторой степени Софи расслабилась, но только после ряда критических замечаний от обоих родителей. Этот пример, однако, показывает добродушное, хотя и Непостоянное отношение Казановы к своему ребенку, его готовность щедро проявлять любовь к Софи, но при этом использовать ребенка в качестве пешки в ходе размолвки с бывшей любовницей, ее матерью. Он всю свою жизнь хранил записку от дочери, написанную по-французски на специально разлинованной ею по такому случаю бумаге; в записке выражались формальная благодарность за подарок и удивление одной аллегорией, которую девочка не поняла. По отношению к отцу Софи всю свою жизнь была внимательной, но суховатой.

Казанова рассказывает о Лондоне легко и просто, он запомнил все ключевые детали и понимал, что произвел впечатление в столице, которая ему понравилась. Он увидел знаменитого актера Гаррика в театре «Друри-Лейн», встречался и разговаривал с королевой Шарлоттой, которая хорошо, знала французский, хотя почти наверняка овладела им не тогда, когда написал Джакомо. Благодаря своим друзьям — доктору Мате из Британского музея и Винченцо Мартинелли — он познакомился с доктором Сэмюелом Джонсоном. Двое мужчин обсуждали этимологию, возможно, в соборе Святого Павла, и происхождение слова «committee» («комитет») — вопрос, скорее, занимавший ум великого составителя словарей, нежели Казанову. Джакомо ездил, пытаясь продать свои планы лотереи, и оставил нам в воспоминаниях уникальное описание всего того, что Лондон предлагал модному иностранцу в 1760-е годы: городской кухни, мебели, возвышенных и низменных развлечений. Но затем деньги кончились.