Казаки. Между Гитлером и Сталиным - [32]
Однако все эти прожекты и планы мало интересовали простых казаков. Изрядно хлебнув горя и помотавшись по Европе, простые мужики задавали казачьим атаманам вполне конкретные вопросы о будущей жизни на родине. «Приезжаю я из заграницы в родные края, в свою станицу. Вхожу в свой дом. А там сидит крестьянин Тамбовской губернии, вселившийся в мой дом уже много лет назад по, распоряжению советской власти. Что мне с ним делать?» — спрашивает у атамана Е.И. Балабина простой казак[123].
После начала войны с СССР политика германских властей по отношению к русской и казачьей эмиграции была ужесточена. Во всех центрах русской эмиграции в странах, оккупированных немцами, за несколько дней до начала агрессии против Советского Союза были проведены превентивные аресты среди эмигрантов, подозреваемых в симпатиях к СССР. В отношении остальной массы эмигрантов политика фашистского руководства была сформулирована в распоряжении Управления делами русской эмиграции в Германии от 3 июля 1941 года: «1. Все эмигранты должны сохранять полное спокойствие, так как по отношению к ним со стороны властей не произойдет никаких изменений. 2. Все должны оставаться на местах своей службы. 3. Не следует обращаться к учреждениям ни с какими проектами или предложениями. 4. Эмигранты должны воздерживаться от всякой критики и комментариев по поводу настоящих и будущих событий. 5. В случае, если германским властям понадобится сотрудничество эмигрантов или от-, дельных эмигрантских групп, эти власти обратятся по этому поводу к Начальнику Управления делами российской эмиграции в Германии»[124]. Немецким командованием привлечение эмигрантов к войне против СССР было признано нецелесообразным, всякие отдельные выступления, декларации, заявления было приказано прекратить.
Такое отношение со стороны немецкого руководства быстро погасило воинственный дух казачьей эмиграции, лидеры которой поняли, что их роль в этой войне будет предельно простой: сидеть и ждать, когда их позовут. С каждым днем бездействия и ожидания тон высказываний становился все более и более разочарованным. 4 октября 1941 года в письме к М.Н. Граббе Е.И. Балабин писал: «Никакие казаки эмигранты казачьих войск не спасут, вместо станиц „Общественные хозяйства“, и в них вместо жидов — немцы»[125]. В том же письме Е.И. Балабин сообщал, что некоторые казаки настаивают на скорейшей подаче самым высшим немецким властям меморандума о съезде войсковых атаманов в Берлине для решения совместно с немецким правительством всех насущных казачьих вопросов. Немецкими же властями в циркулярном распоряжении подача меморандумов запрещена, и все казачьи меморандумы складываются в архиве без предварительного прочтения. «Боюсь, что такой меморандум, — заканчивал свое письмо Е.И. Балабин, — только повредит казакам, показав нашу недисциплинированность и грубое нарушение их распоряжений. На благоприятный же результат надежды мало»[126].
Генерал Краснов, еще недавно выражавший восторги по поводу начала войны и скорого долгожданного возвращения на родину, был вынужден заняться разъяснением позиции немецкого руководства менее искушенным в политике атаманам.
Уже 11 июля 1941 года, менее чем через месяц после начала войны, он писал Е.И. Балабину: «Мне кажется, что казакам все кажется их победное возвращение, массами, организованно в родные края. Круги, рады, встречи, приветствия, речи, банкеты… на деле совсем иная, необычно тяжелая и суровая действительность их ожидает. В данное время немецкому командованию нежелательна никакая лишняя болтовня. Войну с Советами ведут немцы, и в целях пропаганды среди Советских войск и населения — они тщательно избегают какого бы то ни было участия белой эмиграции. Все, кто угодно — финны, словаки, шведы, датчане, испанцы, венгры, румыны, но не Русские эмигранты. Это ведь даст возможность Советам повести пропаганду о том, что с немцами идут „помещики“ отнимать землю, что идет загонять под офицерскую палку и т. д. и т. п. — а это усилит сопротивление Красной Армии, а с нею надо кончать…»
