Казачья доля: воля-неволя - [53]

Но в то же время обычное упрямство овладело казаком: а почему бы нет?! Почему на Дону разведением новых пород занимаются казаки, а на Кубани – барон Шпигель? Конечно, это было не совсем справедливо, но Семен нарочно подогревал в себе это ожесточение, чтобы страх перед наказанием не заставил его отступить от своего плана.

Он еле дождался вечера, а потом и темноты. Но сидел не близко к костру, вместе с другими казаками, а чуть подальше, чтобы при крике филина, можно было уйти незамеченным.

А этот филин никак не хотел подавать голос. Семен уже решил, что цыган его обманул, а, скорее всего, ожидание оказалось таким томительным только потому, что он волновался – дело было таким опасным. Куда опаснее того, когда он хоронился в окрестности Ардагана, чтобы добыть «языка».

Конечно, пластун сделал бы это куда ловчее… Он усмехнулся: добыл бы языка с меньшими трудностями! И замаскироваться сумел бы так, чтобы его не обнаружили. Как при Ардагане, когда пули начали свистеть у него над головой. Но, слава богу, Семен родился и жил в том краю, где бывшие вояки-пластуны преподавали свою науку детям, независимо от того, в какой полк те пойдут служить…

Уханье филина раздалось, как водится, неожиданно, когда Семен отвлекся на свои боевые воспоминания.

Он скользнул прочь от костра, не шелохнув и веткой, так что сидящие не услышали шороха. Между прочим, хворост для костра собирал Семен Гречко, а он, – для дела! – постарался брать такие ветки, которые, сгорая в пламени, трещат. А что, нужно предусмотреть любую мелочь, чтобы тебя не уличили, как минимум, в предательстве. Иначе, чего бы ему встречаться ночью с какими-то там цыганами. Кто их знает, какого они роду-племени?

Несмотря на свои знания и пластунские ухватки, Семен чуть было не проскочил мимо цыгана.

– Не торопись, казак! – насмешливо проговорил тот. Они стояли довольно далеко от казачьего бивуака, так что могли не опасаться, что кто-нибудь услышит их разговор. – Торопишься.

– Да ведь дело не терпит. Кто знает, в каком месте обоз повернется, и до моей станицы уже просто так не дотянешься.

– Ты хочешь сбежать?

– Какой – сбежать? Мы – люди служилые, нам другой дороги, кроме службы, и нет… Дело в том… – Семен никак не мог собраться с духом и сказать цыгану, что ему нужно. Как будто после этих слов для него уже не будет дороги назад.

Он встряхнул головой, и чуб метнулся надо лбом.

– Мне нужно перекрасить лошадей.

– Вот как, – не удивился цыган, – и многих?

– Четырех. Два жеребца и две кобылы. Причем, не просто перекрасить, но и у каждой лошади как следует замазать клеймо.

– Надолго?

Эти нарочито скупые вопросы казались Семену издевкой, будто цыган не принимал его всерьез.

– Хотелось бы, чтоб месячишко-другой продержались.

– Продержатся, если лошадей не чистить щеткой… И сколько ты хочешь за это заплатить.

– Пять рублей.

– Ты что, казак, пять рублей! За такие деньги идти на каторгу?

– Ты считаешь, пять рублей – мало? Да вот этот мой кинжал стоит четыре рубля восемьдесят копеек! Между прочим, кинжал не из последних!

– Вижу.

Цыган алчным взглядом скользнул по кинжалу, но Семен быстро упрятал его в ножны.

Семен уже не стал говорить, что после возвращения от черкесов ему пришлось самому покупать себе кинжал, потому что своим поступком и так ввел семью в разорение. Отец с матерью вынуждены были второй раз покупать ему обмундирование и всю справу… Кстати, тоже из отцовских денег, которые тот проиграл сыну, не приняв серьезно его мохнатого коня!

– Послушай, за пять рублей ты можешь купить… тридцать три фунта сахара!

– Зачем мне столько сахара?.. А вот седло я купить не смогу!

– Так ты что же, хочешь двадцать пять рублей!

– Ты прав, как раз столько оно стоит!.. И, думаю, это не так уж дорого, учитывая, как я при этом рискую… А если лошадей хватятся? Да меня догонят и изрубят шашками, я даже не успею и глазом моргнуть!

– Послушай, ромалэ, как тебя звать?

– Януш. А что?

– А меня Семен… Двадцать пять – это для меня очень много. Пятнадцать – давай, а?

– Пятнадцать! Двадцать три, и не копейки больше. Уступаю только потому, что ты мне приглянулся.

– Двадцать! Это мое последнее слово.

Семен хоть и разгорячился этим торгом, но побаивался, что цыган разозлится и уйдет. В самом деле, если его поймают, мало не покажется, но у него и в самом деле больше не было денег. По крайней мере, бумажных денег. О том, что у него есть кое-что еще, цыгану знать вовсе не обязательно…

– Я сделаю так, что увести лошадей тебе не составит труда, а потом точно так же вернуть их в табун.

– Маловато!

– Ну, двадцать рублей, решайся! Уведешь лошадей без помех, и приведешь так же. Двадцать за то, чтобы покрасить. Неужели у вас такая дорогая краска?

Это Семен так неловко пошутил.

– Двадцать за то, что я рискую, – поправил его цыган, и Семен понял, что наступило время ударить по рукам.

– Завтра давай встретимся опять в это же время, – сказал он, – я принесу тебе деньги и скажу, когда у нас будет привал. Хорунжий распорядился, коней выгулять на пастбище, отмыть-отчистить и придать им здоровый вид.

Обратно Семен возвращался в более мрачном настроении, чем прежде. Тяжело было расставаться со своими накоплениями, тем более, он пока не знал, какую пользу принесет это его будущему делу. Никогда прежде он не ввязывался в опасные дела. То есть, Семен уходил за Кубань, но это было опасным только для него, а чтобы вот так, ввязываться в предприятие, которое может ударить даже по его семье… Будут говорить, Гречко – семья вора.