Казачий разъезд - [36]

Я совершенно растерялся. Позднее я узнал: мой сын сторонник гетмана, пишет его жизнеописание. Его и еще одного художника гетман возит с собой, часто беседует с ними.

Я нашел время еще раз встретиться с сыном, который не так давно сам отыскал меня, а теперь не захотел признать.

«Занимайтесь своими делами, — ответил мне сын, — и не впутывайтесь в чужие!»

Не знаю, возвращусь ли я когда-нибудь домой, доживу ли до завтрашнего дня, но, если бы мне год назад сказали, что на мою долю выпадут такие страдания, телесные и душевные, я просто лег бы в кровать, отвернулся к стене и тихо умер от ужаса и огорчения. Тем не менее сейчас я жив. Бегаю по деревням в поисках водки, еды и теплой одежды и зачем-то пишу письма… Кому? Отсюда их все равно нельзя отправить. Не себе ли самому я пишу их?»

Гетман Мазепа приказал стародубскому полковнику Ивану Скоропадскому в письме от 30 октября 1708 года начать истребление войск московских. Но тот, посоветовавшись с казаками своего полка, поступил иначе, открыл огонь по шведам, а о письме Мазепы тут же сообщил царю Петру.

Из воззвания малороссийских архиереев ко всему народу:

«…Бывший гетман Иоанн Мазепа изменил и пристал к еретическому королю шведскому, малороссийские отчизны отчуждился, желая оную под иго поддати… Изменник Мазепа за клятвопреступление — буди анафема! Буди проклят!»

Из обращения царя Петра к украинским казакам:

«Можем непостыдно рещи, что никоторый народ под солнцем такими свободами и привилегиями и легкостью похвалиться не может, как по нашей царского величества милости малороссийский, ибо ни единого гроша в казну нашу во всем Малороссийском краю с них брать мы не повелеваем…»

Царь призывал украинцев делать врагу «всевозможные препятствия», «если кто приведет пленного генерала неприятельского, то получит 2000 рублей». За полковника обещано было 1000, за офицеров — «по расчету против чина», а за каждого рядового шведа — по пяти рублей.

Но шведов, как правило, не доводили до царской ставки, хотя армия Карла вдруг начала таять на глазах. Поступали сведения, что в селах солдат и офицеров короля «воруют и закапывают», часто поджигали и дома, в которых шведы останавливались постоем…

Даниил Крман своему сыну Василию (конец ноября 1708 года)

«Дорогой мой сын!

Вот уже месяц, несмотря на страшные лишения и ежечасную борьбу за жизнь, я наблюдаю за тобой в надежде, что ты меня наконец признаешь. Я не мог ошибиться. Ведь это ты, а не кто иной. Раз жизнь нас вновь свела, то почему же ты не хочешь меня признать, да еще в такую трудную годину?

Столица гетмана Батурин сожжена и разгромлена русским князем Меншиковым. Король шведский оказался без артиллерии, на которую надеялся, без провианта и без зимних квартир. Даже мне, человеку не военному, ясно, какие испытания ждут всех нас впереди.

Да и твой покровитель Мазепа привел к королю не все свое войско, а всего две тысячи человек, из которых половина уже разбежалась… Местные крестьяне очень сердиты и убивают всех иностранцев, которые попадают к ним в руки. Недавно я сам чуть не погиб. И не верю, что доживу до весны. Так неужели в эту грозную годину ты не откроешься мне, не скажешь, почему ты здесь, не разделишь со мной все превратности злой судьбы?

Если я в прошлом виноват перед тобой, то готов искупить вину, как бы тяжко это искупление ни было.

Любящий тебя отец».

Возможно, и это письмо не было передано адресату, так как и черновой и чистовой варианты его сохранились в бумагах Крмана.

Проклято дело наше

Казалось, уже ничто не могло заставить гетмана улыбнуться. Еще осенью, стоя у дымящихся развалин своей столицы Батурина, он произнес:

— Кажется, проклято богом дело наше!

Вправду, все совершалось совсем не так, как хотелось гетману. Отряд Меншикова опередил шведов. Князь поспел к Батурину раньше, взял его штурмом, сжег запасы провианта, а пушки — их было 315 — увез с собой.

— Если я кого боюсь, так не царя Петра, а Меншикова. Этот медлить не станет. Чего доброго, сам на шведов нападет и не только викторию над ними добудет, но и самого короля в полон возьмет.

Василия и Фаддея гетман возил за собой, часто оставлял ночевать в своем шатре, который охраняли не только казаки, но еще и конный шведский отряд.

— Не пойму, — говорил Мазепа, — то ли казакам король не верит, то ли мне самому. Гость и союзник я ему или пленник?

Из Глухова в шведский лагерь прорвался какой-то казак. Никто не знал, подослан он царем или же сам решил идти за гетманом. Перебежчика допросили, а затем отвели к Мазепе. Тот рассказал, что уже в ноябре в Глухове были собраны киевский митрополит, черниговский и переяславский архиереи, полковники стародубский Скоропадский, черниговский Полуботко, переяславский по фамилии Томара и нежинский — Журавский. Приехали и сотники. После предварительной молитвы князь Григорий Федорович Долгорукий открыл выборы гетмана. Старшины после совещания предложили избрать Ивана Скоропадского. Тот, по давнему казачьему обычаю, стал отказываться, говорил, что он не достоин такой большой чести, и советовал избрать гетманом какого-нибудь молодого и достойного человека. Некоторые казаки тут же назвали имя Полуботко, но в конце концов выбрали все же Скоропадского. Он тут же присягнул в церкви, а затем принял приветствия от царя и вельмож.