Каюта - [2]

Наверное, так замерзают.

Надо поколотить ногами.

«Бродячие собаки хуже волков», —

Кто-то мне это сказал.

Не успеешь оглянуться, а стая уже налетела.

Говорят, нападают с ходу.

Какие глупости лезут в голову.

Лучше я представлю себе твое лицо.

Вот это да!

Оказывается, я не могу вспомнить.

Только глаза.

Они – темные, жгучие,

И волосы от пота липнут к щекам.

Ты всегда так трудишься, когда мы вместе,

Будто на свете никого-никого нет, кроме нас,

Но тебе все угрожают

И хотят меня отнять,

Будто это последний день в нашей жизни.

А потом ты трогаешь меня руками,

Точно не доверяешь своему зрению

И тому, что я рядом.

Ты жмешь мою плоть очень сильно, и я

Почти кричу,

Но потом отпускаешь.

Наверное, тебе хочется доказать,

Что я существую, и что существуешь ты,

Что я плотный.

Ты прикладываешь ухо к моей груди

И говоришь мне: «Дыши», —

Я дышу,

А ты слушаешь биение сердца.

Я спрашиваю: «Зачем это тебе?»

А ты говоришь: «Мне надо», – и сердишься.

Не надо на меня сердиться – я твой

И выполню любое твое желание.

Ты вдруг приказываешь мне

Сосать твой палец,

А потом говоришь:

«И все другие. По очереди», —

И я смеюсь,

Потому что я не успеваю перехватывать их губами.

А потом вдруг серьезно берешь мою руку,

Глядишь на меня исподлобья,

Будто хочешь пресечь мои возражения,

И указательным пальцем

Водишь себе

По деснам,

По нёбу,

По языку,

Словно предлагаешь попользоваться собой изнутри

И с помощью плоти передать мне свой трепет.

Застонав, повалишь меня на спину,

Садишься мне на грудь, почти на лицо,

И наползаешь,

Словно я – твой самый большой враг

И меня надо захватить, раздавить, поглотить.

Ты словно хочешь затянуть меня в себя.

Я понимаю.

Ты доказываешь,

Что никто не имеет на меня никакого права,

Кроме тебя,

Но оно бесспорное,

Ты домогаешься меня так, как только

Можно домогаться

Мужчины,

И я попался,

Никто не в обиде,

И ты соскальзываешь в полном изнеможении

И, двинувшись назад, достигаешь бедер, а потом вдруг,

Что-то придумав, помещаешь обе свои

Ступни мне на грудь,

Слегка надавливая большими пальцами ног на шею,

Уставясь мне в глаза.

– Скажи…

– Да нет же.

– Тогда ешь. Ну?

И я ел, лизал, покусывал твои ноги,

А ты смотришь на меня жадно, а потом

Жалко,

Погаснув,

Ты говоришь, что холодно, и с головой

Уходишь

Под одеяло

И там находишь себе пропитание.

Мой член никак не может к тебе

Приноровиться,

По временам ему очень больно,

И ты чувствуешь, что ему больно, но тебе хочется еще и еще,

В тот момент тебе не было никакого дела

До моей боли.

Мне больно и сладко, и я почти умираю.

Все рядом.

Может быть, в этом никто не виноват,

Может быть, это старше нас?

Может быть, это так же, как моя жизнь?

И, может быть, жертве, которую съедят,

Тоже больно и сладко?

Может быть.

И я – твоя послушная

Собственность,

И поэтому меня нужно мять, хватать за щеки, тянуть в низ живота,

Все мое тело вздрагивает,

И ты чувствуешь, что мне нехорошо,

И сильно ко мне приникаешь,

Словно хочешь погасить меня,

Словно тебе очень важно поймать, уловить,

Зафиксировать,

Пришпилить булавкой,

Это мое вздрагивание, выгибание,

Словно ради него все и было,

Ты начинаешь целовать, целовать, целовать,

Лизать мою шею,

Покусывать плечи,

И я слышу твое дыхание, хрипы, колотье в груди.

Без звука, резко, нетерпеливо сдвигаешь мое лицо

Себе в пах,

И я уже знаю, что надо делать:

Языком измерять глубину

И меня всегда удивляет, как твоя плоть, нежная,

Анемичная,

Выдерживает мой натиск.

Мой язык слишком груб,

Но тебе, тебе нужно сильно и грубо,

Глубоко.

Но я уже не могу, я задыхаюсь,

А ты льешь что-то сладкое,

И я должен все это пить,

И в тебе все клокочет,

Именно так, и звуки эти очень древние,

Так клокочут вода или птица.

И ты сильно тянешь меня к себе,

Быстро и резко раздвигаешь мои ягодицы,

Я не противлюсь тебе,

И вот твои узкие пальцы, твоя кисть входит в меня,

В мой анус.

Так глубоко,

Что разворачивает и раздирает изнутри.

– Тебе хорошо? – с хрипом ты говоришь.

– Тебе хорошо!

– …

И я не могу сказать, что мне больно

И стыдно,

И даже не знаю, чего больше, стыда или боли,

И я говорю, что мне хорошо,

Конечно, конечно,

Очень,

Очень,

Да,

Господи!

Я иду к тебе по ниточке.

Она только между мной и тобой проложена.

Я, как во сне,

А может, это я засыпаю,

Так бывает.

Пурга, снег в ботинках.

Коломбина, Коломбина…

Коломбина, Коломбина,

Приходи к нам ночевать.

Мы тебя же, Коломбина,

Будем долго согревать,

Ручки будем целовать,

Целовать, целовать…

На кактусе живет тля…

На кактусе живет тля —

Я ее обрабатывал всякими ядами,

Промывал горячей водой,

Шепча разные проклятья, со зверской рожей

Намотал на спичку ватку, смоченную в марганцовке,

И выскребывал ее из кактусовых пазух и подмышек.

Тля умирала, но не сдавалась,

Тля держалась изо всех сил,

Она даже на соседний кактус

Не перепрыгивала,

Потому что этот для тли был родиной.

Капает. Сквозь сон я ясно слышу…

Капает.

Сквозь сон я ясно слышу – капает.

Господи! Да это ж вода в отсеке.

Остатки сна с лица, как паутину…

Вскочил —

А это в ванной капает.

И, надо же, слышно

Сквозь закрытую дверь.

Броситься, побежать,

Скатиться вниз

И в яму

Потянуть на себя,

Задраить.

Снова броситься, побежать, схватить,

Потянуть, задраить,

И еще и еще раз —

И все это за секунду до пробуждения.

Говорил помощнику…

Говорил помощнику:

Не надо ставить молодежь на выгрузку спасательных плотов,