Кавказский гамбит - [17]

Анализ не утешил, но, по крайней мере, Наталья Петровна перестала думать, что сама виновата в происходящих переменах. Кроме того, присутствие в ее жизни чего-то неизвестного и вряд ли приятного мужу вместе с некоторым холодком проступка приносило и смутное удовлетворение. Ее сегодняшняя любовь к супругу отличалась от вчерашней. Недоразвитое чувство достоинства пускало слабые корешки.

Шапошников никаких перемен в жене не наблюдал (если вообще имел такую цель) и продолжал жить собственными интересами. По укоренившейся многолетней концертной привычке он и на юге вставал поздно, а ложился заполночь. Наталья Петровна, напротив, любила ранние часы, когда квартира погружена в хрупкую тишину, прерываемую только случайными звуками с улицы. Перебравшись в лоджию, она дремала в рассеянном утреннем свете, наслаждаясь одиночеством и редкими минутами праздности, потом шла на рынок, чтобы принести мужу к завтраку парное козье молоко, обжигающий лаваш, свежие деревенские яйца.

Все торговые точки находились в пяти минутах ходьбы от дома, и можно было позволить себе ежедневно покупать свежие продукты и изобретать новые блюда. Готовить Наталья Петровна любила и делала это не спеша, нарезая овощи ровными геометрическими фигурами и соблюдая на тарелке цветовую гамму — так требовало ее чувство прекрасного. Желтый омлет с зелеными веточками кинзы и красными дольками помидоров, обязательная овсянка с курагой уже стояли на столе, покрытом крахмальной скатертью, когда Шапошников покидал ванную комнату. Он вынимал салфетку из кольца в виде витка перламутровой раковины и начинал монотонно жевать, оживляясь только в том случае, если чего-то не хватало — к примеру, соли или розетки для меда, но подобное случалось крайне редко. Хвалить стряпню пианист считал уделом примитивных людей — еда есть еда, а не произведение искусства, поэтому и предназначена исключительно для целенаправленного уничтожения. Наталья Петровна, завтракавшая вместе с мужем, следила за тем, когда его тарелка опустеет, чтобы тут же подать следующее блюдо и успеть заварить свежий чай или кофе — в зависимости от того, какая нынче будет команда.

— Как быстро ты ешь, — говорил Владимир Петрович неодобрительно.

— У меня нет времени, — извиняющимся тоном отвечала жена.

После завтрака начинался день, который пианисту нечем было занять. Одно время он увлекся древней историей и литературой, но после операции на хрусталике буквы различал только в лупу. Если не играл в шахматы, то бесчувственно смотрел на экран телевизора, не отключая даже рекламу. Для Натальи Петровны постоянный звуковой фон и киношная стрельба были пыточным орудием. Она уходила в кухню, закрывала дверь и читала там толстые классические романы — медленно, с чувством, возвращаясь по нескольку раз к одному и тому же абзацу и примеряя слова автора к собственной жизни. Время от времени она поглядывала в окно на деревья, которые раскачивал ветер, и, погруженная в состояние покоя, задумчиво улыбалась птичьему щебету.

Обычно Наталья Петровна относилась к издержкам в характере супруга с пониманием и сочувствием — ведь человек пережил такой стресс! — но однажды, в Хосте, когда цвела белая акация и сладкий аромат рождал в ней приятные воспоминания и смутные безосновательные надежды, густой баритон Шапошникова слишком грубо разорвал ткань воздушного замка, в котором она пребывала.

— Ты еще не выстирала мою клетчатую рубаху?

Обязательно нужно испортить настроение! Она пыталась возмутиться:

— Да что ты к ней прилип? У тебя других много. Панюшкину опять новую сорочку отдал. В Риме покупал, — напомнила Наталья Петровна, которая хранила в памяти кучу мелочей, служивших ей вехами прошедшей жизни.

Раньше пианист был большим франтом, одежду покупал за границей, дорогую и качественную не только из потребности к хорошим вещам — положение обязывало. Узнаваемый публикой, он не мог появиться на улице одетым кое-как, не говоря уже о концертах. В огромном платяном шкафу до сих пор хранились костюмы давно устаревших фасонов на все случаи жизни, ворох широких и узких галстуков (Шапошников уже позабыл, как их завязывать), штабеля рубашек с рукавами длинными и короткими, из замечательной тонкой ткани, не сминающейся при стирке.

Наталья Петровна добавила с осуждением:

— Этот мужик в твоих фрачных сорочках с перламутровыми пуговицами огород поливает!

— Ну, не на рояле же ему играть. Да у меня рубах больше, чем у тебя ума.

Помру — Ваське же и отдашь, кому же еще? В музей мои наряды не возьмут — я не голливудская знаменитость. Почему бабы так созданы, что не могут смотреть на мир философски? Я когда на тебе женился, ты была в два раза меня моложе, а теперь почти такая же старая, как я, но не понимаешь, что жизнь конечна.

— Запел! Сам всех переживешь.

— Не хотелось бы. Но пока я жив, изволь исполнять мои желания, а если будет нужно твое мнение, что носить или дарить, я спрошу. Да и кто ты такая, чтобы давать мне советы?

Последовала пауза. Наталья Петровна на всякий случай прикрыла веками сухо блеснувшие глаза, но муж по выражению лица прочел: «Бог тебя накажет» — и тоже показал глазами: «Ой, ой, ой!»