Кавказские богатыри: очерки жизни и войны в Дагестане — Немирович-Данченко В.И. - [17]

— Да благословит Аллах ваше дело!

— Да даст Магомет вам победу!

— Пусть погибнут русские от вашего приближения, как хлебные черви от ранней зимы.

Таким образом джигиты подъезжали к снеговым шапкам трёхглавого Чарах-Дага, сиявшим теперь под луною, точно окованные матовым серебром венцы сказочного великана; около курились туманы, но месяц и их заколдовал совсем, и они казались венчальною фатою, раскинутою Чарах-Дагом над невестой, покоившейся в его глубокой долине. Где-то послышалось словно рыдание в воздухе, и тень от больших крыльев проплыла над всадниками. Тут ущелье расширялось, местная Койсу разлилась пятью рукавами и сверху вся была видна, как серебряный узор по чёрному шёлку. Рёв воды доносился к всадникам, и, доехав сюда, кабардинский князь круто остановил коня.

За пятью рукавами Чарах-Дагского Койсу, точно из чьей-то горсти, были рассыпаны огни большого аула. Ещё несколько огней тускло мигало с отвесов горы. Когда партия джигитов остановилась, передовые заметили, что через рукава реки тоже перебираются всадники навстречу. Река тут по широкой и ровной долине неслась ровно и тихо. Кругом стояло мёртвое безмолвие горской ночи, так что, когда сверху из-под копыт коня летел кремень вниз в долину, он своим лёгким шумом наполнял тишину засыпающей природы.

— Это они? — спросил кабардинский князь у Джансеида.

— Да, — тихо ответил тот.

Здесь с ним совершилось что-то странное.

Молодой лезгин был встревожен. Он опасливо оглядывался по сторонам, точно ожидая врага невзначай или удара издали. Значок он передал Селиму, а сам старался оставаться незамеченным.

— Ты думаешь, — он с ними?

— Да, думаю! Не посмеет. Здесь ведь все наши, а ихних мало.

— Между вами давно кровь?

— Три поколения.

— Чья последняя?

— Ихняя. Мой отец вот в том ущелье убил Мамад-Оглы.

— Давно это случилось?

— Семь лет назад.

Кабардинский князь задумался.

— Джансеид! Ты знаешь хорошо Хаджи Ибраима?

— Да, ещё бы! Едва ноги унёс от него в прошлом году. На охоте невзначай встретил его, их было четверо! — точно в извинение себе прибавил он.

— Он первый джигит на Чарах-Даге. Он уже дал себя знать русским. Не будь он мне враг, лучшего старшего брата я бы и не желал. Хорошо бы его к нашей партии присоединить!

— Тогда я должен буду уехать, вернуться!

— Ты мне кунак и друг. Мы придумаем другое. Сегодня ночью, когда все заснут, — пусть Селим с нами поедет.

— Что ты хочешь делать?

Кабардинец нахмурился.

— У вас, у лезгин — старые обычаи, но глупые. Разве можно спрашивать у вождя, что он задумал? Моё дело — приказывать, ваше — повиноваться. Отруби у змеи голову, — хвост тоже пропадёт. В своё время сам скажу!

Партия Чарах-Дагского аула уж переплыла Койсу. Теперь можно было сверху сосчитать двадцать семь человек быстро подвигавшихся вперёд. Сначала тихо-тихо, — а потом всё громче, по мере того, как расстояние между ними и ожидавшими на высоте салтинцами укорачивалось, раздавался оттуда гимн газавата. Скоро до кабардинского князя донеслись уже торжественные слова этой песни:

‎«Помогите, помогите,

О, святые, к вам взываем!

Магомета вы молите, —

Без него мы погибаем,

Нет у нас иной защиты,

Нет заступника иного,

Без него мы все разбиты,

С ним сразим врага любого».

Приближавшиеся давали таким образом знать ожидавшим, что они тоже обрекли себя газавату. Раз услышав напев военного гимна, большая партия должна была принять меньшую, как братьев и соаульников. Отныне чарахдагцы вступали в число салтинцев на равных с ними правах, обязывались друг друга защищать и умирать друг за друга. Если бы чарахдагский джигит оставил тело убитого салтинца в руках врагов, — всему чарахдагскому аулу был бы вечный стыд, если бы салтинец не попытался выручать чарахдагца из плена, чарахдагцы несколько поколений корили бы салтинцев их позором и те должны были бы молчать.

Когда, наконец, чарахдагцы были уже близко, их припев подхватили салтинцы:

«Дверь победы растворяя

Для рабов твоих покорных, —

О, пророк! В утехах рая

Не забудь аулов горных.

Наша кровь рекой прольётся,

Но за муки и страданья

Тем сторицею воздаётся,

Кто томится в ожидании!»

звучало уже вместе, как вверху, так и внизу.

Когда гимн газавата замер, — вдали, там, откуда светились огни Чарахдага, — послышалась трескотня выстрелов и мечеть вся осветилась вплоть до верхушки минарета. Таким образом, оттуда давали знать, что соаульники празднуют встречу и братание по оружию двух партий.

Тем не менее, надо было исполнить обряд. Поэтому кабардинский князь выхватил из чехла ружьё и, держа его на прицеле, помчался вперёд. На встречу, тоже держа дуло наготове, стрелою вынесся стройный молодой чарахдагец. Оба встретились шагах в пяти один от другого и разом остановили коней, так что у тех только судорогой повело нервную кожу.

— Кто ты? — спросил его князь.

— Скажи сначала своё имя: нас мало, вас много.

— Я — князь Хатхуа, — слуга пророка, посвятивший душу свою богу, жизнь — газавату.

— Я Сулейман из рода Асталор. Моя душа тоже в руках Аллаха, а рука да послужит святому делу.

После этого, оба забросили ружья за спину, но ещё не сближались.

— Чего вы ищите, храбрые люди, на этой дороге?