Кавказская война - [52]

Не знаю, насколько успел я выказать значение Кавказа для русской империи. Лично я убежден, что Кавказ составляет половину всей политической будущности России, и потому естественно смотрю на дело с этой точки зрения.

Теперь спросите каждого кавказского солдата 1855 года и каждого закавказского уроженца, в каком положении мы были на Кавказе зимой с 1854 по 1855 год, во время вторжения Омер-паши, когда на тифлисском базаре не хотели менять русских ассигнаций. Здесь не место рисовать эту картину, для которой пришлось бы написать десять лишних писем, но спросите, и каждый вам ответит, что в то время оборона Кавказа против европейского союза лежала на десяти тысячах солдат без провианта, собранных около Кутаиса; и если бы в то время из 200 тысяч союзников, стоявших в бездействии на развалинах Севастополя, отделили какой-нибудь сикурс Омер-паше, то исход войны не подлежал бы никакому сомнению. Мы не могли соединиться. Десять тысяч кутаисских бойцов обложили бы себя трупами врагов и сами легли бы костьми. А затем Кавказ был бы безвозвратно потерян для России.

Отчего союзники не прислали сикурса Омер-паше, это теперь также достаточно известно. Англия хотела перенести весной военные действия на Кавказ и даже после взятия Севастополя усиливала свою армию сколько было возможно; Франция, достигшая в то время своих целей, решилась покончить и заключила мир. Этому только обстоятельству мы обязаны спасением Кавказа.

Нечего было дожидаться второй восточной войны. Чрез несколько месяцев после заключения парижского мира мы возобновили Кавказскую войну, с возможною энергий, не с тем, чтобы на этот раз покончить. Началось непрерывное и решительное семилетнее наступление, заключавшееся прошлою весной исходом, которого никакие случайности будущего уже не переделают.

Надобно сказать, однако ж, что если в ту пору урок 1855 года был памятен для всех и все чувствовали необходимость покончить с горцами во что бы то ни стало, то это общее чувство нисколько еще не облегчало разрешения дела. Я ссылаюсь на всех кавказцев 1856 года без исключения: было ли тогда в нашей армии десять человек, которые бы верили в возможность близкого покорения гор? А кавказская армия знала положение и могла надеяться на себя. Русское общество должно помнить, что покорение Кавказа совершено длинным рядом военных подвигов; что не судьба и не утомление, как говорили некоторые, а верное энергическое направление, данное делам князем Барятинским, поддержанное последовательностью действий наместника его, великого князя Михаила Николаевича, решило судьбу Кавказа; что в этом случае невероятное по суждению самой боевой армии в свете совершено с безостановочным успехом, свидетельствующим о верности плана и энергии исполнения. Неужели нам нужно напоминать имена людей, оказавших столь великие услуги отечеству?

Завоевание восточного Кавказа совершено в три года. Плен Шамиля и покорение прикаспийских гор избавили нас от страшной домашней опасности, разъедавшей, как язва, внутренности Кавказа. Покуда вооруженный враг стоял посреди подвластного России мусульманского населения, пользуясь всем его сочувствием, мы не были обеспечены ни в одном дне спокойствия и должны были в мирное время напрягать силы целой армии, чтобы только сдерживать покушения неприятеля. Покончивши с опасностью домашней, надобно было приступить с такими же усилиями к другой кавказской опасности, внешней, к земле черкесов, манившей врагов России, как открытые ворота в самую сердцевину Кавказа. В три с половиной года пал и этот последний притон врага.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

Прежде чем приступить к изложению событий, решивших судьбу западного Кавказа, я полагаю нужным очертить особенный характер Кавказской войны, то необыкновенное соединение всякого рода материальных и нравственных препятствий, о которое в продолжение полувека сокрушались усилия могущественной империи. Упорство сопротивления превзошло все ожидания. До 1830 года Европа была убеждена в неодолимом превосходстве своего оружия над остальным миром. Обучение азиатцев регулярному строю, принятое впоследствии, нисколько не поколебало этого убеждения; регулярные полки, персидские, турецкие и индийские, так же не могли выдерживать натиск европейцев, как в прежние времена Не могли выдерживать его азиатские скопища. Оказалось, что решительный перевес европейских войск зависел не только от их тактического превосходства, но еще более от неизмеримого превосходства нравственного. Естественно, что ввиду таких результатов остальной мир казался как бы безоружным пред Европой; его считали неспособным к серьезному сопротивлению, и Потому в тридцатых годах алжирская война чрезвычайно всех удивила. Свидетели и участники наполеоновских войн не могли понять, каким образом французская армия не может одолеть сопротивление полудиких горцев и кочевников, каким образом даже победы ее остаются бесплодными, как сегодняшний успех нисколько не облегчает успеха на завтра, как занятие каких бы то ни было пунктов не усмиряет страны, между ними лежащей. После полутораста лет сокрушительного превосходства европейцы встретили наконец вне своей части света серьезных противников и стойкое сопротивление. Дело было совершенно новое, но объяснялось просто. Посреди растленных государств азиатского мира, известных до того Европе, сохранились кое-где, в малодоступных местностях, обрывки древних населений, которых не коснулась язва, отравившая Восток; племена простые, воинственные, сильные именно отсутствием всякой централизации, которых потому невозможно было сокрушить одним ударом, а приходилось покорять человека за человеком. Люди эти мужеством равнялись европейцам, а превосходство регулярного оружия оказывалось часто бесплодным в дикой местности, где нельзя было действовать сомкнутым строем. Прошло много времени, пришлось претерпеть много неудач, прежде чем применились к новым условиям войны. Кавказ, так же как и Алжирия, был в военном отношении открытием особенного рода; мы встретили здесь азиатцев, которые, как воины, были вовсе не азиатцами; да кроме того, — такие сложные местные условия, что они сбивали с толку самых опытных военных людей. Надобно вспомнить еще, что Алжирия только миниатюра Кавказа. В нашей Алжирии все, и природа, и люди, далеко переросли размеры французской. Там — основанием всем действиям служило море; у нас — нужно было все перевозить степью; там — приморская равнина, на которой регулярное войско сохраняло свои преимущества, а за нею узкая полоса Атласа, не достигающая высотой даже второстепенных отрогов Кавказа. Главный горный центр Алжирии, Большая Кабилия, в которую французы не решались вступить прежде чем не было покорено все вокруг, несмотря на свое название, не больше, чем отдельная группа Табасарани и Кайтага, которую мы даже не покоряли, которая пала сама, как только был побежден восточный Кавказ.