Кавказ без русских: удар с юга - [55]

Другой причиной дерусификации северокавказского региона в постсоветский период стала своеобразная модель российского федерализма. Многие отмечают, что, по Конституции 1993 года, у русских вообще отсутствует какая бы то ни было правосубъектность на территории Российской Федерации. В отличие от многих малых народов, конституционно обладающих собственными квазигосударственными образованиями[291]. Причём некоторые юристы и политики из числа представителей «национальных» элит Поволжья и Северного Кавказа полагают, что Российская Федерация является конфедеративным образованием, а «национальные республики» в её составе обладают всей полнотой государственного суверенитета[292]. Подобные «специалисты» позволяют себе делать заявления, ставящие под сомнение их профессиональную пригодность: «…русский народ, проживая на всей территории страны и не имея своего национально-государственного образования внутри Российской Федерации, как бы выпадает из системы федеративных отношений»[293].

А между тем необходимо отметить, что именно русские, кроме всего прочего, приносят с собой специфический культурный код, который позволяет должным образом оформить существующую на Северном Кавказе политическую и социальную систему и заставить её эффективно и чётко функционировать. Для исправления этой пагубной ситуации русскому народу необходимо придать официальный юридический статус, придающий ему государствообразующий масштаб. Что при этом, и это надо оговорить отдельно, никак не означает создания так называемой «русской республики» в составе РФ. Ибо сама Россия как государство создана на основе культурно-цивилизацонных кодов русского народа. Именно в таком статусе русский народ выступает в качестве фундаментальной «скрепы», интегрирующей Северный Кавказ с российским государством в целом. Да и сколько «русских республик» должно быть на территории России, если русские проживают не компактно и при этом составляют большинство?

И без того тяжёлую политико-социальную ситуацию в регионе, свойственную позднесоветскому периоду, усугубили события октября 1993 года, закрепившие на конституционном уровне потенциально подрывной субъектный статус регионов РФ. Последовавшее за этим принятие Конституции РФ и закрепление за этносами de facto полноценного «национального статуса» — то есть статуса фактических национальных государств — «низвело политические партии и общественные организации до роли статистов в политической драме, разыгрываемой высшими должностными лицами исполнительных структур и их партнёрами в деловых и финансовых кругах»[294]. Таким образом, масла в огонь подливает не только факт отсутствия официального признания существования государствообразующего русского народа, но и явно некорректные формулировки в российском законодательстве, позволяющие ассоциировать этнос со статусом «национальности», с последующим становлением на её основе политической нации, а этническим административным территориям — статус «национальных республик», следовательно, получать формальное право на провозглашение своей государственной независимости. Более того, угроза сепаратизма имплицитно заложена в Конституции и Федеративном договоре бывших национальных автономий РСФСР, фактически получивших статус субъектов международного права — республик, обладающих полнотой или частью государственного суверенитета. С правовой точки зрения спор о носителе государственной субъектности между федеральным центром и республиками окончательно не решён, а отложен по политическим соображениям. Противоречия, заложенные в федеративном устройстве современной России, порождают сепаратистские тенденции, приводят к возрастанию напряжённости в межэтнических отношениях. Особенно это касается регионов с полиэтничным и мультирелигиозным составом населения, таким как Северный Кавказ и Поволжье[295]. И здесь помочь может именно присутствие «русского фактора», способного демонстрировать волю к построению и сбережению российского государства.

Русский фактор — экономический аспект

Негативное влияние оттока русских на состояние экономической, административной, научно-образовательной систем Кавказа как очевидное явление отмечается всеми исследователями. Обратное утверждение в ходу разве что в рамках пресловутого «северокавказского дискурса», о котором уже шла речь в Главе 2, и в рамках которого осуществляется банальная подмена понятий. Следует ещё раз подчеркнуть, что «русский вопрос» в данном случае является элементом общего комплекса хозяйственных проблем, связанных с моноэтнизацией «национальных республик». Как отмечает Владимир Маирбекович Гатеев, «разделение труда по национальному признаку характерно для полиэтнического населения Северного Кавказа. Разделение труда между национальными группами (например, между кабардинцами, балкарцами, русскими и т. д. в Кабардино-Балкарии, между карачаевцами, черкесами, русскими, ногайцами и т. д. в Карачаево-Черкесии), закрепление отдельных видов деятельности за представителями конкретного этноса в стабильные и благополучные периоды развития общества не вызывают обострения этнополитической напряжённости. В стабильном обществе это воспринимается как нормальное явление. Так, например, в Дагестане аварцы, рутульцы, цахуры, агулы и другие издавна заняты большей частью овцеводством, даргинцы и лезгины — овцеводством и садоводством, кумыки — зерновым хозяйством и овощеводством, лакцы — овцеводством и специализируются в различных ремеслах, табасаранцы — земледелием, садоводством и ковроткачеством. В сознании каждого народа региона складывается система оценок и ценностей, определяющих престижность того или иного вида деятельности, в результате чего в полиэтническом обществе Северного Кавказа складываются этнопрофессиональные ниши, традиционно, зачастую в течение многих поколений закрепляемые за представителями этнических групп»