Кавказ без моря - [26]

Я тут же вернулся в тёплую ещё постель. Без слов дал понять этому шакалу, что не желаю иметь с ним ничего общего. Чемодана искать не стану! Слиняю на днях в Москву, ищи–свищи… «Господи, спаси и помилуй!»

Утром меня подняло чуть свет. Под тот же богатырский храп Нодара. Оделся, вышел в темноту, спустился по деревянной наружной лестнице в сад и сразу увидел епископа Георгия. Взад–вперёд шагал он по тропинке, перебирая чётки.

Я не успел исчезнуть, метнуться вбок. Он увидел меня. От смущения сказал по–грузински:

— Гамарджоба! — потом поправился, перешёл на русский. — Теперь по утрам совсем холодно. Идёмте в дом. Вы плохо спали. Сейчас будет кофе. Но прежде, если хотите, пройдёмте в мою молельню. Должен прочесть утреннее правило.

Владыка произносил слова молитв по–грузински. Я старался по–русски вторить ему.

В маленькой молельной, освещённой лишь трепетным светом лампадок, я вдруг набрался смелости и стал исповедоваться.

Выходя из молельной, я сказал:

— Владыка, ваша племянница произвела на меня необычайное впечатление.

—Да. Мзия — необыкновенный человек, — кивнул епископ. — Именно поэтому мать боится её. Поэтому обе они живут со мной вместе. Кроме того, девочка глухая… К вечеру приеду из церкви и, если будет на то ваша милость, поговорим о присущих ей странностях.

— Глухая, а вчера вечером я слышал, как вы что‑то ей говорили.

— Всё понимает, даже без слов.

За коротким завтраком Мзия с матерью опять прислуживали у стола. Мне показалось, будто девочка каким‑то образом поняла, что я уже узнал о её глухоте. И стесняюсь своей полноценности. Во всяком случае, поднося мне плетёнку с накрытым салфеткой горячим лавашем, она вдруг чуть улыбнулась. Грустно и всепрощающе.

Потом мы все проводили епископа, уехавшего в полном облачении за рулём своей «волги» в какое‑то равнинное село с храмом — центром местного православия, и вскоре тоже двинулись в путь двумя машинами, но в другую сторону — в котловину Тархыз, где и находилось древнее капище, называемое местным населением, как рассказал Нодар, дзур.

Минут через десять езды оно стало видно сверху — почти правильный круг на опушке горного леса. Машина Казбека нагловато обогнала нас.

— Зачем нам нужен этот соглядатай? — сказал Нодар, когда мы тоже подъехали к оставленному здесь археологами вагончику на колёсах. — С какой стати владыка обязан его кормить, давать ночлег?

И тут я, выходя из машины, подбросил своё полено в костёр:

— Даже бандиты называют Казбека шакалом.

Хасан промолчал. Что наверняка зачтётся ему на Страшном Суде.

Словно нарочно демонстрируя Казбеку свою отдельность, мы втроём расхаживали по капищу диаметром примерно в полкилометра. Я то и дело спотыкался об углы или разбитые фрагменты небрежно закопанных каменных гробов.

— За истёкшие столетия кладоискателями по несколько раз перепотрошено древнехристианское кладбище. Вскрыты все гробы до единого. Я и мои коллеги вернулись в Тбилиси, а местные нехристи даже не дали себе труда по–человечески вернуть кости земле, хотя деньги за эту работу выпросили заранее. Такие же шакалы, как Казбек. Который всё больше меня раздражает, со своими фотоаппаратами.

Ёжась от холодного ветра, без всякого толка бродили мы по странной местности, окружённой уже безлистыми деревьями. С их ветвей во множестве свисали разноцветные лоскуты и ленты, частично выгоревшие, частично яркие — свидетельство того, что современные язычники продолжают считать это место священным. Казбек издали фотографировал нас.

Это и вправду раздражало.

— Нодар, вернёмся в город! Если тут все опустошено, на что ты рассчитываешь?

— На тебя. Не может быть, чтобы грабители чего‑нибудь не проглядели. Так не бывает.

Пока мы разговаривали, Хасан зашёл в вагончик, вышел оттуда с ломом и стал бессмысленно огибать кладбище, постукивая по почве и по камням. Не знаю почему, но его действия навели меня на простую мысль.

— Нодар, если здесь христиане хоронили людей, то была и церковь?

— Даже развалин не осталось.

Именно в этот момент я понял, что нужно делать.

Пошёл, а потом побежал к центру капища, раскинул в стороны руки и, представляя себе некую церковь, взмолился: — «Господи, Иисус Христос, если есть на то Твоя воля, помоги мне!». Молясь, повернулся вокруг своей оси несколько раз, пока ладонь левой руки не почувствовала некое сопротивление. Словно наткнулся в воздухе на невидимую струну. Пошёл, держась струны, боясь потерять её. Все‑таки споткнулся о косо выступающую из земли крышку гроба. Упал.

Поднимаясь, с досадой увидел фотографирующего меня Казбека. Крикнул — «Перестань. Не надо! Мешаешь!».

И увидел, как Нодар подбегает, даёт ему по шее, отнимает фотоаппарат.

Что‑то во мне дрогнуло. Перевернулось. Я вдруг почувствовал себя Казбеком. Жалким человеком с усами, в выгоревшей узкополой шляпке. Буквально Казбеком со всеми его потрохами. Мне кажется, если бы я тогда заговорил, заговорил бы его голосом… И мысли какие‑то не мои пронеслись. Почему‑то в сознании всплыла та самая несчастная девушка из духана — Тамрико…

В считанные секунды всё это случилось.

Но вот я уже снова шёл, нащупав невидимую струну. Шёл к краю кладбища, к поросшему кустами уступу горы.