Кавалер ордена Почета - [32]

— Где же гук? — спросил меня сержант Экс.

— Наверное, лежит в траве. — Интересно, как он будет реагировать, когда найдет мальчика мертвым. Ответ не заставил себя ждать.

Увидев лежащего у ног Хэммера мертвого мальчика с открытыми глазами и ртом, Экс обратился ко мне:

— Я думал, он только ранен в плечо.

— Когда я пошел за вами, он был жив.

— Что случилось, Хэммер?

— Этот ублюдок пытался убежать. Пришлось его пристрелить.

— Ты утверждаешь, что он, будучи ранен в плечо, пытался бежать, в то время как ты стоял над ним?

— Ноги-то у него были целы, сержант. Я повесил винтовку на плечо и раскуривал сигарету. Вдруг увидел, что он бежит через траву.

— С каких это пор сторожат гука с винтовкой на ремне?

— Наверное, я не подумал. А что страшного? Еще один мертвый гук.

— Ты должен был оставить его в живых для допроса. Мы даже не знаем, вьетконговец ли он. На вид ему не больше тринадцати лет.

— Он достаточно взрослый, сержант. Эти сопляки умеют обращаться с винтовкой. Мне приходилось иметь дело с ребятами моложе его.

— Да, но ведь у него не было винтовки?

— Не было.

— Очень плохо. Это облегчило бы твое дело.

— Какое дело? Вы видели, что он пытался убежать. Вы сказали: «Догони его». Я и догнал.

— Переверните его.

Капрал встал на колени и перевернул тело вниз лицом. На затылке, под самой линией волос, зияло пулевое отверстие.

— Чистая работа, Хэммер, — сказал сержант. — Значит, гук пробирался через траву, а?

— Да, но он ушел не очень далеко, метров на десять, когда я снял с плеча винтовку и выстрелил.

— Одним выстрелом, а?

— Больше мне и не надо было. Когда я ранил его в плечо, он ушел метров на тридцать в поле, а этот мальчишка не очень-то большая мишень. — Хэммер был явно доволен собой. — Я был самым метким стрелком во всем батальоне.

— Особенно на десять метров, а может быть, меньше, а?

Хэммер ничего не ответил.

Сержант оглядел нас всех:

— Возвращаемся в деревню и продолжим проверку. Я уверен, что крестьяне сейчас наблюдают за нами. А когда они найдут этого гука, вряд ли мы им очень поправимся. Понимаете? Если этот парень чист, они могут поднять скандал. — Он поглядел на Хэммера. — Надеюсь только, что он не сын какого-нибудь деревенского старейшины.

— Чепуха, сержант, — сказал Хэммер. — Я простой солдат, а не политик. От меня требуется убивать гуков, не так ли?

— От тебя требуется выполнять приказы. Твоя дурацкая история неубедительна. Во Вьетнаме не найдется ни одного американского солдата, который поверил бы, что этот мальчишка пытался убежать с дырой в плече.

— Вы хотите сказать, что я вру?

— Я хочу сказать, что ты дерьмо, и будь у меня хоть один свидетель, я бы тебя жестоко наказал.

Хэммер был ошеломлен.

— Не понимаю эту идиотскую войну. Я делаю свое дело, убиваю гуков, как меня учили, а теперь вы говорите, что я не прав.

— Ты убил раненого мальчишку и испортил все дело. Может быть, ты настроил против нас всю деревню. Не знаю. Надеюсь, что нет. А теперь пошли отсюда. Нельзя здесь оставаться.

— Как насчет той гуковской женщины, которая сидела рядом с чарли на похоронах? — с тревогой спросил Хэммер. — Вы нашли ее? Может быть, она что-нибудь знает?

— Да, я думал об этом. Надо выяснить.

На обратном пути я только и думал о том, как сказать сержанту Эксу, что у него есть этот один свидетель. Я не знал, когда представится такая возможность, но надеялся. Хэммер следил за мной с подозрением, но я ничем не показывал, что ему есть о чем тревожиться. Втайне я чувствовал огромное облегчение. Если сержант Экс готов применить наказание, это мой человек.

Хотя похоронная церемония еще продолжалась, среди плакальщиц у гроба той женщины не было, а шансы отыскать ее в деревне были невелики. Никто из нас не мог бы с уверенностью ее опознать, а в деревне с множеством пожилых вьетнамок, которые для нас были все почти на одно лицо, наши поиски представлялись более чем безуспешными. Языковой барьер мешал нашим попыткам что-либо узнать, а если кто-то из местных жителей и понимал по-английски, он это скрывал. В своем рвении Хэммер заглядывал в лицо чуть ли не каждой женщине на рынке, некоторых пытался грубо расспрашивать. Но всякий раз женщина смотрела на него с растерянностью и страхом и молчала. Стала очевидной скрытая враждебность по отношению к нам, и все больше женщин покидало рынок и возвращалось в свои хижины. Наконец сержант Экс приказал прекратить поиски. Наше присутствие тревожило жителей, создавало напряженную обстановку на обычно оживленном рынке.

Однако у нас был приказ, и сержант Экс был не тот человек, который оставил бы его невыполненным. Если поиски на рынке на к чему не привели, может быть, обыск хижин окажется более плодотворным? Мы приступили к нему, переходя от одной хижины к другой. Но в хижинах оружия не оказалось, не было заметно и какой-либо особой тревоги со стороны их обитателей: по крайней мере, на лицах стариков и женщин ничего нельзя было прочесть, кроме смирения с нашим непрошеным присутствием. Они молча переносили обыск к своих домах. Если и прятали от нас что-то, мы ничего не нашли. Они были непроницаемо спокойны, зная, что останутся здесь, в своих домах, и будут вновь обрабатывать свои поля после того, как мы уйдем со своими самолетами, танками и пушками. Но они еще долго будут помнить нас, после того как мы их забудем. Мы были жестокой действительностью в их мире; они были кошмаром в нашем мире — кошмаром, который длится триста шестьдесят пять дней, а когда он кончится, мы вернемся домой и будем продолжать жить, словно ничего не случилось.