Катилинарии. Пеплум. Топливо - [59]

– Я тоже так думаю.

– Поговорим о вас, Цельсий. То, что равнодушная чернь согласилась с исчезновением Юга, меня не так уж и удивляет. Но вы! Вы, образованный человек, вы, которого я не люблю, но ценю за глубокий ум, – вы, Цельсий, специалист по Древнему Риму, который не может не знать, что Юг был колыбелью цивилизации – как же вы можете жить, зная об этом чудовищном злодеянии?

– Способность человека сопротивляться ужасной действительности поистине поразительна.

– Но неужели вы не страдаете? Другие сумели исключить Юг из своих умственных категорий, наверное, им это помогло. Но вы же так много знаете – как вы можете мириться с этим? Ведь, если я правильно поняла, Южной Италии теперь тоже нет?

– Действительно. Двадцать второй век поступил подобно Христу: он остановился в Эболи.

– Италия, Цельсий! Ваши охотничьи угодья! Я начинаю вас узнавать: такого циника, как вы, исчезновение Филиппин и Либерии вряд ли лишит сна. Но ведь руку подняли на ваш Древний Рим! Разве для вас это не было ударом?

– Вам лучше других известно, как я поступил. Или вы забыли?

– Помпеи?

– Именно. Мы все время к ним возвращаемся.

– Расскажите об этом.

– Вы бы сами легко могли рассказать об этом. Я родился тридцать семь лет назад. Очень скоро меня признали самым способным ребенком моего поколения. Мне рекомендовали заняться физикой, как всякому высокоразвитому уму. Мне нравилась эта наука, но хотелось чего-то большего. Я стал просить, чтобы меня посвятили в самое сокровенное знание, доступное лишь нескольким грандам: в науки об античном мире.

– Понятное дело. Нетрудно догадаться, что начиная с двадцать второго века история Античности стала тайной за семью печатями.

– Как и все, что происходило на Юге.

– То есть таким образом вы и узнали о существовании Юга?

– Никогда не забуду той минуты. Мне было семнадцать, и открытие Юга было подобно озарению, я словно почувствовал мощный удар. Я пережил тяжелый кризис. Целую ночь я страдал от безмерной ненависти к человечеству.

– Приятно слышать, что в двадцать шестом веке еще случаются подростковые кризисы.

– Ярость терзала меня. Утром я принял грандиозное решение: раз мне уже не исправить того, что произошло, я, Цельсий, спасу от гибели дивный образец Юга.

– Его еще надо было выбрать.

– Верно. Не знаю, представляете ли вы себе, каково это – делать подобный выбор. Учитывая наши скудные энергетические запасы, я не имел права на ошибку: мне нужно было найти уникальное и совершенное место, которое до скончания веков стало бы последним обломком Юга, последним воспоминанием о том, где зародилась и погибла цивилизация. Миссия, которую я на себя возложил, страшила меня! Мне было всего семнадцать.

– Вы меня удивляете. Похоже, вас больше заботил выбор объекта, а не научные методы его… извлечения.

– Именно! Поскольку метод зависел от того, какой объект я выберу. Я не Господь Бог; если бы рядом с Помпеями не было вулкана, мне пришлось бы изобретать нечто иное.

– Но как вы смогли провести такие исследования, если в вашем распоряжении не было ни земель Юга, ни географических карт? Думаю, я не ошибусь, если предположу, что Юг не обозначен ни на одной карте?

– Как можно обозначить то, чего давно не существует?

– В том-то и дело. Поэтому я и спрашиваю, как вы искали.

– С помощью древних текстов. Как же еще.

– Что это были за тексты? Мне не по себе при мысли, что я о них ничего не знаю.

– Не жалуйтесь: благодаря извержению Везувия ваша эпоха получила куда больше текстов о Помпеях, чем наша. Мне пришлось проявить немалую проницательность, чтобы среди стольких упомянутых в документах городов найти тот, который стоило спасти от забвения.

– Откуда взялась такая уверенность? Вы же не видели других городов.

– Нашел некоторые указания. Я придирчиво изучил переписку древних римлян: письма, отправленные из Помпей, показались мне бесподобными. Несмотря на все мое восхищение римлянами, должен признать, что им не хватает изящества и легкости. Недаром именно они стоят у истоков западного права. Они великие спорщики, как древние боги: это отражается в их речах и посланиях. Однако письма, написанные жителями Помпей, словно вышли из-под пера блистательных греков.

– Если греки вам нравятся больше римлян, надо было выбрать греческий город.

– Давайте проясним. Во-первых, как вам известно, Помпеи можно считать греческим городом. Во-вторых, я не отдаю предпочтение грекам перед римлянами. Нужно быть филологом, метафизиком, художником или сексуальным маньяком, чтобы предпочитать греков римлянам.

– И правда, ни с одним из вышеперечисленных типов вы не имеете ничего общего.

– Я человек своего времени, более того, я политик.

– В семнадцать лет вы уже были политиком?

– Нет, но я знал, что мою затею не осуществить, если я не стану человеком власти, то есть человеком ответственным. Потому я и предпочитаю римлян.

– А ведь ваша тирания заимствована у греков.

– Да, у тех самых греков. Ведь обычно, когда говорят о политическом устройстве Древней Греции, имеют в виду Перикла. А Перикл, вопреки утверждениям славных филологов, черпающих вдохновение в барельефах и изящных синтаксических конструкциях, создал худшую в мире систему власти. Впрочем, именно во времена Перикла начался упадок Греции. И когда ей пришлось распоряжаться обширными территориями, тут-то и проявилась ограниченность ее политических знаний. А римляне показали себя весьма умелыми правителями.