Катерина. Из ада в рай, из рая в ад - [12]

А через несколько дней деревенские рыбаки выловили труп молодой хозяйки из реки. Она утопилась ночью, когда все слуги спали. Никто не слышал, как княгиня вышла из дома. Ее бы унесло быстрым течением реки, но тело зацепилось за коряги. На шее у женщины висел кожаный мешочек, в котором оказалось письмо. Прощальное, на французском, адресованное ее единственному любимому, который забыл о ее существовании.

Павел прочел послание в глубоком молчании, не отходя от лежащего на полу тела, которое он не удостоил даже взглядом, ни один мускул не дрогнул на его окаменевшем лице. Никто так и не узнал, что именно было написано в этом письме — по прочтении князь бросил то в камин. Затем резко обернулся и сиплым голосом прохрипел:

— Все вон!

После чего развернулся и ушел в библиотеку.

К телу жены он больше не подошел, и к ребенку тоже. За одну ночь после смерти жены Павел постарел лет на десять, поседел на висках.

Уже на следующий день после крестин он принес младенца в хижину деревенской знахарки Марты, которая славилась своим умением исцелять. Он вручил ей девочку прямо с порога.

— Она умрет без материнского молока. Будешь ухаживать за ней. Отблагодарю щедро и от души. Переедешь в мой дом.

Он ушел, не дав им опомниться — ни Марте, ни ее мужу Савелию, деревенскому кузнецу.

Марта прижала девочку к груди, малышка жалобно кричала.

— Что встал, как столб?! Принеси козьего молока. Младенцам можно его пить.

И тут же ее строгое и круглое лицо расплылось в улыбке при взгляде на малышку. Савелий женился на Марте, когда ей было всего шестнадцать лет, она была наполовину немкой, рожденной от безымянного солдата, о котором ее мать, прачка Анна, никогда не рассказывала ей. Болтали, что солдат снасильничал вдову, когда немецкий гарнизон проходил через это село.

Марта безмерно любила своего мужа. Только одно омрачало их счастье — Бог не давал им детей. Того единственного ребеночка, которого им посчастливилось иметь, унесла эпидемия чумы. То была дочь, ее тоже звали Катериной. Марта души в ней не чаяла, но девочка умерла, когда ей было всего полгодика. Савелий тогда думал, что потерял не только дочь, но и жену. Марта словно обезумела — четыре дня не выходила из маленькой комнатушки, где заперлась с крохотным тельцем малышки. Только на пятый день она вышла. Наполовину седая, враз постаревшая на много лет. Мертвого ребенка она так никому и не отдала — сама обмыла, одела, сама вырыла маленькую могилку и похоронила тоже — сама. Она не снимала платок с головы несколько месяцев, а когда, наконец, сняла, Савелий увидел, что вместо длинных густых каштановых кос, которые он так любил, на ее голове ежиком торчат обрезанные пряди.

— Я отдала их моей девочке, и буду отдавать всегда, как только отрастут. Ведь у нее никогда таких не будет. А значит, не будет и у меня.

С тех пор Марта каждый год в день смерти девочки ставила свечку и стригла волосы. Савелий смирился с этой причудой. Главное, что Марта снова стала прежней, хотя по ночам он часто слышал, как она сдавленно рыдает. Больше детей у них не было. И теперь, едва в руках у жены оказалась маленькая девочка, он вновь увидел то радужное внутреннее свечение в ее глазах, свечение счастья и безмерную, нерастраченную материнскую любовь. Марта положила младенца на свою постель и распеленала.

— Да она совсем исхудала! А ну, быстро иди, подои нашу Маньку!

С тех пор маленькая Катюша заменила им утраченную дочь. Марта окружила ее лаской и заботой и постепенно из няньки превратилась в домоправительницу Арбенина. Она стала полностью управлять огромным хозяйством князя, всеми расходами, наймом прислуги. За малышкой ухаживала только сама, не доверяя ее никому. Любовь к ребенку стала для нее отрадой, женщина была счастлива. Только когда малышка болела, Савелий снова видел выражение панического страха на лице жены. И выражение это исчезало только тогда, когда княжна полностью выздоравливала.

Павел Арбенин в доме почти не бывал, а когда приезжал, то о девочке и не спрашивал, только давал Марте деньги.

— Когда моего отца застрелили, меня поместили в монастырь, готовили к постригу, игуменья хотела прибрать к рукам деньги и имение моего отца, но я должна была достичь совершеннолетия, чтобы подписать все бумаги и сознательно уйти от мирской жизни. Все это время я жила при монастыре, а после дня рождения, в конце мая, ко мне приехал Потоцкий — друг нашей семьи. Он позаботился о том, чтобы меня перевели в тюрьму, к заключенным, ожидающим высылки — так при переезде я могла бы сбежать.

Офицер смотрел на нее, испытывая самые разные чувства от недоверия до щемящей жалости. Наконец он сказал.

— Допустим, я тебе верю… Но как ты могла бы бежать — мы в открытом море?

Она улыбнулась уголком губ.

— За нами бесшумно следует маленькое судно, нанятое Потоцким. Мне всего лишь нужно было с чьей-то помощью спустить шлюпку на воду и бесшумно скрыться. Иван был очарован мной, он бы сделал ради меня все, что угодно.

Девушка опустила глаза и грустно улыбнулась.

— Зачем ты мне все это рассказала? Неужто надеешься, что я, офицер русского флота, преданный государству, помогу бежать преступнице?