Категория вежливости и стиль коммуникации - [21]
Глагол congratulate (поздравляю), как и congratulation, можно употребить, поздравляя с рождением ребенка (Congratulation on having a baby), но не с днем рождения собеседника, которое случается регулярно, каждый год и без каких бы то ни было усилий с его стороны (ср. русское Поздравляю с днем рождения).
Традиционные поздравления по случаю дня рождения или Рождества – Happy birthday /Merry Christmas and Happy New Year – это не поздравления в нашем понимании этого акта, а пожелания. Любопытно, что в поздравительных открытках с днем рождения или с Рождеством, как и в устном поздравлении, практически отсутствуют пожелания, являющиеся обязательными в русских поздравлениях (пожелать здоровья можно только больному человеку). Причина та же: глупо чего-то желать человеку; если ему что-то надо, он сам этого добьется. То есть, как мы уже говорили, хочешь – бери, добивайся, действуй! В русских пожеланиях, которые вызывают нескрываемое удивление американцев и англичан (желаю успехов в работе (учебе), счастья в личной жизни, большой и настоящей любви или даже желаю найти достойного спутника жизни, желаю встретить свою любовь и т. д.), все же присутствует вера в то, что все это может как-то само по себе случиться и наши пожелания помогут этому.
Подобные ментальные установки находят отражение в лексике и грамматике. Исследователи выделяют целые группы глаголов, значение которых сводится к идее о том, что событие, которое произошло с человеком, произошло как бы само собой, а не потому, что он этого хотел: (мне) удалось, привелось, случилось, посчастливилось, повезло; (у меня) получилось, вышло, сложилось; (меня) угораздило и др. [Анна Зализняк, Левонтина 2005].
Давно замечено, что в русском языке много безличных, неопределенно-личных предложений: Хочется пить/Мне не спится/Завтра рано вставать/ Обидно. А. Вежбицкая называет неагентивность одной из основных особенностей русского языка [Wierzbicka 1992: 395]. В английском языке преобладают конструкции с активным, деятельным субъектом. Ср.: I'd like to have a drink/I am thirsty/I have got to get up early tomorrow/1 feel hurt/1 feel offended. Даже такая, казалось бы, действительно не зависящая от человека ситуация, как Меня тошнит, передается в английском языке конструкцией с активным субъектом: I've been throwing up. С субъекта начинаются в английском языке предложения типа Мне 20 лет / У меня есть друг (I'm 20 / I've got a friend) ит. п., что, очевидно, является также отражением эгоцентризма. В центре – Я с большой буквы, и этот «я» занимает активную позицию в жизни.
К какому из названных типов культур можно отнести Россию? Возможно, к трансформационному (being-in-becoming). Нельзя сказать, что русским свойственно абсолютно пассивное, созерцательное отношение к жизни, однако, судя по приведенным примерам, оно менее активное, чем у представителей американской и английской культур.
Человек и время. Культуры различаются тем, как в них воспринимается и исчисляется время. Западным культурам свойственно линейное восприятие времени, оно представляется в виде линии – от прошлого – к настоящему и будущему – и рассматривается в виде поддающихся счету отрезков. Североамериканские индейцы воспринимают время как цикличный процесс, в их языках отсутствуют слова для обозначения секунд, минут и часов [Jandt 2004: 133]. В китайской модели времени линейное историческое время отсчитывается говорящим как бы в обратном порядке, «задом наперед»; те, кто родился раньше говорящего, это «впереди идущие»; человек мыслится как активное начало, двигающееся навстречу истории, «время ассоциируется с тропинкой в прошлое, протоптанной представителями человеческого рода» [Тань Аошуан 2004: 38].
Отношение ко времени также является культурным параметром, играющим важную роль в коммуникации. Культуры различаются тем, как люди относятся ко времени, насколько они его ценят и как используют. В одних культурах время является важной ценностью, там высоко ценится пунктуальность; в других более важны человеческие отношения, лучше опоздать, чем не успеть поговорить с другом, которого встретил по пути на работу.
Э. Холл предложил делить культуры на монохромные и полихронные[Hall, Hall 1990]. В монохронных культурах (США, Англия, Германия, Скандинавские страны) время строго регламентировано, деятельность человека расписана по четкому графику. В каждый период времени он делает какое-то одно дело, завершив его, переходит к следующему. Выполнение задачи более важно, чем отношения с людьми, которые ему помогают, они часто приносятся в жертву эффективности. В полихронных культурах (латиноамериканские страны, арабские, многие средиземноморские) человек может одновременно делать сразу несколько дел. Дружеские отношения бывают важнее, чем намеченные сроки, личностные отношения могут ставиться выше интересов дела.
Как и во всех предыдущих классификациях культур, о которых мы говорили, важно иметь в виду, что в разных культурах могут присутствовать элементы как одной культуры, так и другой, при этом тот или иной тип является доминирующим. Русскую культуру исследователи характеризуют как преимущественно монохронную с элементами полихронного поведения [Леонтович 2003: 142]. Думаю, следует добавить,
Исторический очерк философских воззрений и законодательств о самоубийстве.
Ни для кого не секрет, что современные СМИ оказывают значительное влияние на политическую, экономическую, социальную и культурную жизнь общества. Но можем ли мы безоговорочно им доверять в эпоху постправды и фейковых новостей?Сергей Ильченко — доцент кафедры телерадиожурналистики СПбГУ, автор и ведущий многочисленных теле- и радиопрограмм — настойчиво и последовательно борется с фейковой журналистикой. Автор ярко, конкретно и подробно описывает работу российских и зарубежных СМИ, раскрывает приемы, при помощи которых нас вводят в заблуждение и навязывают «правильный» взгляд на современные события и на исторические факты.Помимо того что вы познакомитесь с основными приемами манипуляции, пропаганды и рекламы, научитесь отличать праву от вымысла, вы узнаете, как вводят в заблуждение читателей, телезрителей и даже радиослушателей.
Книга известного политолога и публициста Владимира Малинковича посвящена сложным проблемам развития культуры в Европе Нового времени. Речь идет, в первую очередь, о тех противоречивых тенденциях в истории европейских народов, которые вызваны сложностью поисков необходимого равновесия между процессами духовной и материальной жизни человека и общества. Главы книги посвящены проблемам гуманизма Ренессанса, культурному хаосу эпохи барокко, противоречиям того пути, который был предложен просветителями, творчеству Гоголя, европейскому декадансу, пессиместическим настроениям Антона Чехова, наконец, майскому, 1968 года, бунту французской молодежи против общества потребления.
Произведения античных писателей, открывающие начальные страницы отечественной истории, впервые рассмотрены в сочетании с памятниками изобразительного искусства VI-IV вв. до нашей эры. Собранные воедино, систематизированные и исследованные автором свидетельства великих греческих историков (Геродот), драматургов (Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан), ораторов (Исократ,Демосфен, Эсхин) и других великих представителей Древней Греции дают возможность воссоздать историю и культуру, этногеографию и фольклор, нравы и обычаи народов, населявших Восточную Европу, которую эллины называли Скифией.
Сборник статей социолога культуры, литературного критика и переводчика Б. В. Дубина (1946–2014) содержит наиболее яркие его работы. Автор рассматривает такие актуальные темы, как соотношение классики, массовой словесности и авангарда, литература как социальный институт (книгоиздание, библиотеки, премии, цензура и т. д.), «формульная» литература (исторический роман, боевик, фантастика, любовный роман), биография как литературная конструкция, идеология литературы, различные коммуникационные системы (телевидение, театр, музей, слухи, спорт) и т. д.
В книге собраны беседы с поэтами из России и Восточной Европы (Беларусь, Литва, Польша, Украина), работающими в Нью-Йорке и на его литературной орбите, о диаспоре, эмиграции и ее «волнах», родном и неродном языках, архитектуре и урбанизме, пересечении географических, политических и семиотических границ, точках отталкивания и притяжения между разными поколениями литературных диаспор конца XX – начала XXI в. «Общим местом» бесед служит Нью-Йорк, его городской, литературный и мифологический ландшафт, рассматриваемый сквозь призму языка и поэтических традиций и сопоставляемый с другими центрами русской и восточноевропейской культур в диаспоре и в метрополии.
Книга «Геопанорама русской культуры» задумана как продолжение вышедшего год назад сборника «Евразийское пространство: Звук, слово, образ» (М.: Языки славянской культуры, 2003), на этот раз со смещением интереса в сторону изучения русского провинциального пространства, также рассматриваемого sub specie реалий и sub specie семиотики. Составителей и авторов предлагаемого сборника – лингвистов и литературоведов, фольклористов и культурологов – объединяет филологический (в широком смысле) подход, при котором главным объектом исследования становятся тексты – тексты, в которых описывается образ и выражается история, культура и мифология места, в данном случае – той или иной земли – «провинции».
Тематику работ, составляющих пособие, можно определить, во-первых, как «рассуждение о методе» в науках о культуре: о понимании как процессе перевода с языка одной культуры на язык другой; об исследовании ключевых слов; о герменевтическом самоосмыслении науки и, вовторых, как историю мировой культуры: изучение явлений духовной действительности в их временной конкретности и, одновременно, в самом широком контексте; анализ того, как прошлое культуры про¬глядывает в ее настоящем, а настоящее уже содержится в прошлом.
Существует достаточно важная группа принципов исследования научного знания, которая может быть получена простым развитием соображений, касающихся вообще места сознательного опыта в системе природы, описываемой в нем же самом физически (то есть не в терминах сознания, `субъекта`). Вытекающие отсюда жизнеподобные черты познавательных формаций, ограничения положения наблюдателя в его отношении к миру знания и т. д. порождают законный вопрос об особом пространстве и времени знания как естественноисторического объекта.
Цикл исследований, представленных в этой книге, посвящен выяснению связей между культурой мысли и культурой слова, между риторической рефлексией и реальностью литературной практики, а в конечном счете между трансформациями европейского рационализма и меняющимся объемом таких простых категорий литературы, как “жанр” и “авторство”. В качестве содержательной альтернативы логико-риторическому подходу, обретшему зрелость в Греции софистов и окончательно исчерпавшему себя в новоевропейском классицизме, рассматривается духовная и словесная культура Библии.