Катастрофа. Том II - [24]

— Ненадолго! — уверенным, вызывающе насмешливым тоном сказал своим конвоирам один из главных организаторов восстания, механик Альберт Грамон, когда его вели в тюрьму.

XIV

Грамон не ошибся.

Едва кончился воздушный бой, Комитет обороны получил донесение, что значительная толпа инсургентов, воспользовавшись общим смятением и почти совершенным отсутствием охраны правительственных зданий, захватила находившийся на площади Республики арсенал.

— Необходимо во что бы то ни стало выбить из него инсургентов! — взволнованно кричал в телефон префект полиции.

— Невозможно! — ответил говоривший с ним комендант Парижа. — Толпа успела прекрасно вооружиться и имеет в своем распоряжении пять сильных электрических батарей, которыми можно уничтожить полгорода. Если Комитет обороны настаивает, я поведу войска в наступление, но предупреждаю, что потери с обеих сторон будут огромные и, вернее всего, бесполезные.

Стефен нервно бегал по комнате, то и дело хватаясь в отчаянии за голову.

— Это ужасно, ужасно! — кричал он. — Эти безумцы погубят Париж, погубят всю Францию! Их необходимо укротить, хотя бы ценой страшного кровопролития. Ради Бога, пустите в ход все наличные силы! Нас может спасти только твердость…

Скоро на площади Республики завязался жестокий бой между завладевшими арсеналом инсургентами и правительственными войсками. Электрические волны огромной силы производили страшные опустошения в рядах обоих враждующих лагерей, поражая насмерть тысячи людей. Силы инсургентов пополнялись подкреплениями, беспрерывно подходившими с площади Бастилии и с улицы св. Антония.

Через полчаса бой кипел почти на всех главных артериях Парижа.

Один из пущенных инсургентами снарядов попал во дворец Стефена, и над его полуразрушенной крышей показались длинные языки пламени.

— Эти негодяи нас тут живьем сожгут! — воскликнул Гаррисон. — Надо перейти в другое место.

Комитет обороны перешел в один из частных домов на соседней к площади Согласия улице.

В воздухе, совсем низко, над самыми крышами, стояла густая пелена дыма, и дышать становилось все труднее. Треск пламени и рушащихся зданий заглушал шум борьбы, стоны раненых и вопли охваченных паникой людей, которые в поисках безопасного уголка метались из дома в дом, из улицы в улицу, из квартала в квартал.

Получаемые Комитетом обороны сообщения с каждой минутой становились тревожнее, и члены его все больше впадали в отчаяние. Стефен походил на капитана корабля, который, стоя со своими офицерами на капитанском мостике, ясно видит, что корабль осужден на гибель и что спасти его нельзя. Он то и дело подбегал к телефону, брал трубку, но через минуту снова нервно бросал ее, как если б она обдавала его огнем.

Пожары учащались. По счастью, бетон и железо, из которых были построены дома, представляли плохой горючий материал; пожрав все деревянные части и обстановку квартир, огонь, как голодный зверь, жадно лизал длинными красными языками стены, но те не поддавались, и он, бессильно корчась, умирал. Через каких-нибудь полчаса загоравшиеся дома только дымили, словно гигантские, недавно потухшие костры.

Среди этих дымящихся пепелищ все ожесточеннее становилась борьба между правительственными войсками и инсургентами. Оттесненные было к окраинам, инсургенты снова скоро прорвались к центру, захватывали дома, укреплялись в них, убийственным огнем осыпали неприятеля, потом занимали новые дома, и так, шаг за шагом, пробивались все дальше.

Около пяти часов пополудни они заняли площадь Согласия, этот центральный узел подземного Парижа, где находилось большинство правительственных учреждений. Членам заседавшего поблизости Комитета обороны грозила опасность быть перебитыми или попасть в руки неприятеля.

— Надо бежать из Парижа! — кричал префект полиции.

— Куда? — спросил Гаррисон.

— В Версаль, Сен-Клу, Жовизи, куда угодно! Оставаться здесь было бы безумием.

— Значит, все потеряно? — с отчаянием в голосе крикнул Стефен.

— Да, это лавина, которая все затопит. Во всяком случае, здесь мы ничего не сможем сделать и только сами зря погибнем.

Но бежать было не так-то легко: все средства сообщения были парализованы, пути разрушены, рельсы выворочены.

— Необходимо достать аэромотор! — сказал Гаррисон. — И не один, а по меньшей мере два!

— Это легче сказать, чем сделать! — ответил префект. — Вся почти воздушная эскадра, наверное, уже в руках восставших.

— Надо попытаться. Если Комитет против этого ничего не имеет, я отправлюсь на поиски, — заявил Гаррисон.

— Вас убьют, как только вы покажетесь на улице!

— Бог милостив, авось, уцелею! — спокойно ответил Гаррисон.

Он ушел и четверть часа спустя прилетел на аэромоторе. Вслед за ним у самого дома опустился другой аэромотор, у волана которого сидел один из ближайших помощников Гаррисона, инженер Гарнье.

Но в ту минуту, когда члены Комитета обороны собирались уже сесть на аэромотор, город вдруг, без всякого перехода, погрузился в кромешную тьму: каким-то неизвестно с какой стороны пущенным снарядом вдребезги разбило искусственное солнце.

Крик ужаса вырвался из тысяч грудей. Пока было светло, смерть, которая носилась в воздухе, казалась не такой страшной. Была возможность бежать от нее, искать спасения, прятаться. Это был враг видимый, с которым можно было бороться. Но теперь, когда город вдруг захлестнуло потоками черной, непроницаемой тьмы, чудилось, что смерть таится везде и всюду, на каждом шагу, впереди, сзади, коварная, торжествующая, злорадная.