Катастрофа отменяется - [31]

Едва Чердынцев сказал, что поднялся на вершину завала, посыпались вопросы. Уразова и его помощников интересовали точная высота завала, ширина, плотность… И не только Чердынцев, но и Волошина поняли главное: Уразов боится, что не скоро еще они освободят реку…

Чердынцев докладывал спокойно, обстоятельно. Высота — триста пятьдесят метров. Ширина в верхней точке — тридцать. Оседание окончилось. Ширина завала у основания не меньше пятидесяти — шестидесяти метров. Можно надеяться, что просачивания воды или полного сдвига и разрушения завала не будет.

Уразов поблагодарил за информацию и сообщил, что со стороны Темирхана подняться на завал до сих пор не удалось. Первый взрыв на будущем канале произведут через три-четыре дня. Бульдозеры уже пришли. Но горные рудники Коржова окажутся затопленными, так как на постройку канала уйдет не меньше десяти дней.

— Они строят подпорную стенку, — сказал Чердынцев.

— Если вода станет прибывать с такой же скоростью, стенка не поможет, — ответил Уразов.

— Есть еще одно средство, — посоветовал Чердынцев. — Забетонировать вентиляционные штреки и входы в шахту.

— Хорошо, я посоветуюсь с Коржовым, — сказал Уразов. — В чем вы нуждаетесь?

— У нас все в порядке…

Уразов отключился. Волошина тихо сказала:

— Вы ведь собирались отправить меня в Темирхан? Попросите Уразова прислать вертолет…

— У вертолетчиков есть более важные и неотложные дела, — неохотно ответил Чердынцев.

— Принести вам кофе? Или вы сначала переоденетесь?

— Салим покормит меня.

— Вы все еще считаете мою помощь обременительной?

Чердынцев заметил, как радист улыбнулся про себя, слушая этот разговор, и сердито сказал:

— У вас есть уже обязанности. Помогайте Галанину.

— Мы теперь так далеки от центра событий, что Миша и сам справится…

«Вот-вот, для нее уже все здесь Миши, Жоржики, Юрочки… Скучать она не будет!» Он и сам понимал, что думает о Волошиной хуже, чем следует, но раздражения сдержать не мог.

— Товарищ Волошина просила у меня разрешения передать радиограмму в редакцию, — официально сказал Галанин.

— Если на ее радиограмму не уйдет вся энергия станции, можете передать.

— Тут пять страниц, — предупредительно сказала Волошина.

— Однако! Впрочем, можно передать ночью, — согласился Чердынцев.

Он вернулся к себе, сбросил грязные горные ботинки, штурмовку и брезентовые брюки, надел теплый лыжный костюм, отнес все мокрое в сушилку и взял у Салима завтрак и бутылку коньяку. Он и проголодался, и устал, да и ночь была беспокойная. Теперь поспать бы немного, но пока эта женщина здесь, вряд ли он вернет свое привычное хладнокровие.

В дверь постучали, и появилась Волошина. В руках у нее был поднос с двумя чашками кофе.

— Это должен был сделать Салим, — сказал он.

— Салим готовит обед и любезно принял мою помощь. О, у вас есть и коньяк? Налейте и мне, я ведь тоже не спала всю ночь.

— Пожалуйста! — Он подвинул ей свою только что налитую рюмку.

— Нет. Только вместе! — Она вышла и вернулась с рюмкой. — Вот видите, как прелестно! Два старых друга сидят и потягивают старый коньяк, а за окном бушуют стихии. Вы не находите, что это и впрямь здорово?

— Что касается старости, то стар только я, — умышленно перевернул он ее слова.

— Не говорите! Женщины живут быстрее. К тридцати годам они знают столько же, сколько пятидесятилетние мужчины. А разве мудрость не является следствием возраста?

— Вы всегда сбиваете меня с толку своими афоризмами, — признался он.

— А вы меня — вашей иронией по отношению ко мне, — пожаловалась она. — Неужели я такое беспомощное существо, что каждая моя попытка быть полезной должна быть осмеянной?

— Нет, почему же, — смилостивился Чердынцев. — На радиостанции вы выглядели великолепно.

— А вы — в вашей мокрой штурмовке и заляпанных грязью башмаках показались мне настоящим Прометеем, — любезно заметила Волошина. — Пожалуй, именно за Прометея, который может хоть изредка оторваться от своей скалы, мы и выпьем!

Чердынцев ничего не ответил (не нашелся, что ли, подумал он про себя), просто поднял рюмку.

Кофе оказался отличным. Она заметила, с какой жадностью он пил, и похвалилась:

— Салим умеет заваривать только чай. Мы с ним разделили обязанности. Теперь вы каждое утро — а если пожелаете, то и по вечерам — будете получать чашку или две отличного кофе.

— Лучше две! — улыбнулся он.

— Пожалуйста!

Она снова вышла и вернулась с кофейником. Чердынцев спросил:

— А Каракозов и Ковалев получили кофе?

— О них позаботился Салим, — небрежно ответила она.

Сейчас, отдыхая, он мог сколько угодно рассматривать Волошину. А она делала вид, что не замечает его изучающего взгляда. Так было удобнее обоим.

Она не переменила свой скромный наряд — черная юбка и закрытая кофта — и носила его как прозодежду. Вероятно, торжественность момента, трагичность положения сделали ее серьезнее. И хотя она по-прежнему держалась с Чердынцевым вызывающе, он понимал, что на его помощников эта женщина производила совсем иное впечатление. Они-то не знали ее так, как знал Чердынцев.

Краску на глаза она больше не накладывала, только губы подкрашивала, но и то выбрала какую-то блеклую помаду. Это подчеркивало ее серьезность. Она свободно меняла позу, тут помогала спортивная фигура, каждый поворот по-новому показывал ее прелесть. Конечно же, Волошина умела воспользоваться природными достоинствами, не очень, кстати сказать, скрывая и свои недостатки. Вот она закурила, и Чердынцев отметил, что курильщик она заправский, даже пальцы на правой руке — указательный и средний — пожелтели от никотина. И рюмку коньяку, которую она еще не выпила, держала так, словно с детства пила вместе с мужчинами. Потянулась к бутылке, налила рюмку Чердынцева, капризно спросила: «А что же вы?» — и подала ему. Пришлось взять — неудобно же отказываться, когда женщина настаивает. А тем временем ее пальцы коснулись его руки, и Чердынцев не мог не признать — его словно ударило током. Впрочем, это бывает и от той жизненной силы, которой наполнен человек…