Катастрофа отменяется - [11]

Волошина не взвизгивала, не кричала, она только накрепко зажмурилась и вся как-то сжалась. Чердынцев, ощупывая лодыжку, ловко ухватился за каблук башмака и одним резким движением снял его. Волошина только ойкнула, широко распахнула глаза и жалобно поглядела на мучителя.

— Вы уж лучше сидите с закрытыми глазами, — проворчал он.

Теперь он ощупывал пятку. Конечно, никакого перелома не было. Просто путешественница оступилась. Вывих. Но прошло уже не меньше получаса, нога затекла. Теперь этой женщине и вправду придется тяжеловато.

— Упритесь покрепче в мою ногу, — посоветовал он. И подумал: «Хорошо бы еще привязать тебя к этому камню, чтобы ты не вздумала брыкаться!» А сам все выбирал мгновение для последнего движения. Затем резко дернул ступню вниз, чуть поворачивая ее, и одновременно с ее воплем и бессмысленной попыткой вскочить, сказал: — Сидите! Все! — Он взял башмак и обул ей на ногу. — Шнурки завяжете сами?

Она сидела, ошеломленная болью, тараща заплаканные глаза, которые за поволокой слез казались еще больше, и словно бы прислушивалась, не вернутся ли ее страдания. Чердынцев встал, накинул на плечи свой тяжелый рюкзак, взял и ее мешок, перекинул одну лямку через плечо, протянул ей свой ледоруб и приказал:

— Шнуруйте башмак как можно туже — и пошли!

— Как? — Она не сделала ни одного движения, только взгляд ее стал испуганным.

— Ножками, ножками! — как маленькой, сказал он. — Не сидеть же здесь всю ночь.

— Но я не могу! — как можно убедительнее сказала она.

— Сможете! Вставайте!

Так как он сделал шаг вниз по вырубленным ею ступенькам, она судорожно вскочила, протягивая руку, чтобы опереться на него, если придется падать, однако устояла на ногах, а он с насмешкой следил, как измученное ожиданием боли лицо ее медленно менялось: удивление, восторг, благодарность.

— Как вы это сделали? — спросила она, затягивая шнурки на башмаке.

— Бывает и хуже, — безразлично сказал Чердынцев. — Я как-то давно тоже вывихнул ногу. Вокруг никого. Пришлось привязать к ступне камень и столкнуть этот камень с горки, на которой я лежал. Очнулся через час, внизу, под горкой. Хорошо еще, что попал поверх камнепада. Но, как видите, хожу.

Разговаривая, он все посматривал вверх, в гору, представляя, как поразятся его «мальчики», когда он появится перед ними вот в таком виде: на плечах два мешка, за спиной — женщина в красном. Сколько он увидит ехидных усмешек, какой иронический послышится шепоток, так, чтобы он слышал, а она — уж ее-то они не станут просвещать насчет неприязни начальника к женщинам! — не слышала.

Но вот Волошина осмелилась и сделала шаг, второй. Он спускался вполоборота к ней, и она ступала шаг в шаг с ним, ледоруб держала цепко, на лед поглядывала с опаской.

Выбравшись на тропу, Чердынцев приказал ей идти вперед. И она терпеливо хромала, оступаясь, скользя по отсыревшим камням, — новичкам и новые трикони на башмаках не очень помогают! — а он шел и думал: «Я прав, никакая ты не альпинистка, самозванка ты, придется еще с тобой помучиться!» Впрочем, походка у нее была отличная, ноги сильные, и костюм очень шел к ней, — наверно, сшит лучшей московской портнихой специально для того, чтобы поразить «ледниковых медведей».

У поворота он бессознательно замедлил шаг, так ему не хотелось выходить под обстрел удивленных глаз вместе с этой спутницей. А она, завидев невдалеке куполообразное двухэтажное здание станции, насквозь просвеченное заходящим солнцем, вдруг остановилась, словно споткнулась, и воскликнула:

— Как красиво! Я так и представляла!

Она не видела, что на террасу, как по сигналу, выскочили все «мальчики» Чердынцева, а у некоторых в руках появились бинокли. Это видел только сам начальник гляциологической станции.

2

Они сидели на террасе полукругом — лицом к «больной», которая полулежала в плетеном кресле, положив туго забинтованную ногу на скамейку. Чердынцев через открытую дверь террасы пересчитал их глазами — собрались все, даже повар Салим сидел на корточках, привалившись спиной к стене. Конечно, сегодня воскресенье, но обычно «мальчики» работали и в воскресные дни. Чердынцев сам сходил на ледник и снял показания приборов, а для успокоения совести своих подчиненных наколол на двери кабинета объявление-приказ:

«По возвращении из командировки приступаю к обязанностям и произведу контрольный осмотр приборов утром 26 апреля…»

Пусть наслаждаются жизнью, если для них жизнь состоит в том, чтобы пялить глаза на женщину в красном…

А «женщина в красном» с восхищением слушала тут же сочиняемые новеллы из жизни гляциологов. Чердынцев, отдыхая после четырехчасового похода по леднику, прислонился к косяку, никем не замеченный, и тоже прислушался.

— И вот представьте, Тамарочка, я срываюсь и лечу по склону вперед головой и таращу глаза, как коршун, ищу, за что бы уцепиться… — Это плетет «охотничий рассказ» самый молодой из «мальчиков», аспирант Каракозов.

— Саша, зачем принижать себя! — перебивает его Милованов. — Ты летел, как орел, не закрывая глаз! Тамарочка, он падал двести метров и, как видите, остался жив…

«Не понимаю я этой молодежи, — размышлял Чердынцев. — Они только что встретились, а эта женщина для них уже Тамарочка, и они для нее — Саши, Васи, Жоржики…»