Катастрофа на шоссе - [22]

В руках у Бренча был портфель, Шимчик предполагал, что в нем рукопись Бауманна. Он попросил лейтенанта достать ее и положить на стол.

– Это анкеты и личные дела из отдела кадров, – пояснил Бренч. – Не знаю, все ли, что вы велели.

– Кабинет Голиана опечатан?

– Туда пошли Вебер со Смутным. Сообщили, что опечатан.

– Когда они вернулись?

– Только что, – ответил Бренч.

– Где адреса сотрудников Голиана и Бауманна?

Лейтенант молча протянул лист бумаги. Шимчик пробежал его, большинство имен ему ничего не говорило. Он подал бумагу Гаверле и попросил переписать.

– У всех проверить отпечатки пальцев?

– Разумеется. Когда вы сможете их получить?

– Завтра к десяти. – Гаверла погасил сигарету.

– А идентификацию отпечатков в исследовании и в автомобиле?

– Это не так просто. В картотеке их, вероятно, нет.

– Сделайте все, что возможно. – Шимчик подал ему руку и сказал: – Спасибо, ваша версия может нам помочь, хотя я считаю, что и тут не все сходится. Но ваше предположение насчет ветровичка…

Гаверла улыбнулся и тряхнул рукой с длинными костлявыми пальцами.

Капитан улыбался рассеянной улыбкой человека, думающего о чем-то своем. Лазинский наблюдал за ним: «Может быть, его что-то мучает, скорей всего, этот ветрови-чок. Если да – мы идем одним путем, значит, старик понял, что остальные пункты теории Гаверлы не стоят и ломаного гроша, особенно насчет пассажира, ехавшего с ним вместе, Бауманн-то до Михалян не доехал, а оттуда уже…;

Правда, встреча с Бачовой может оказаться ключом ко всей этой запутанной истории: двое в мансарде, «трабант» перед домом – что, если инженер не запер машину? А если и запер – обычный стандартный замок, что стоит его открыть?

Лазинский вздрогнул, капитан говорил громче обычного:

– Послушайте, товарищ лейтенант, вчера Голиан давал телеграмму, отправляйтесь на почту и принесите бланк, я хочу видеть почерк. Просто переписанного текста недостаточно, ясно?

Шимчик уже не улыбался, немолодое, в морщинках лицо стало твердым, серые глаза сузились.

Анна Голианова не удивилась, увидев их. Сказала «пожалуйста» и распахнула двери. С их первого визита прошло немного времени, но она успела слегка привести себя в порядок и надеть черное траурное платье, в котором когда-то проводила на кладбище родителей. Это было вскоре после войны, с тех пор она похудела и платье мешком висело на ее неестественно сгорбленных плечах.

В комнате инженера на письменном столе горела красная свеча.

– Прошу прощения, – извинился капитан Шимчик, – но нам опять придется побеспокоить вас. Возможно, это не был несчастный случай…

Ее руки, вздрогнув, поднялись и снова беспомощно опустились. Шимчик и Лазинский уже прошли в комнату, а женщина все стояла в дверях.

– Не понимаю, – прошептала она так тихо, что произнесенное можно было понять лишь по движению губ.

– Увы, но это так. Мы можем сесть?

Женщина кивнула. Они сели. Анна осталась стоять.

– Садитесь, пожалуйста, – попросил ее Лазинский. Казалось, она не слышит. Пальцы впились в ладони.

Помолчав, она спросила:

– А что… если не авария? Шимчик сказал:

– Еще не знаем, но, думаем, что вы поможете нам разобраться. Постараемся вас не задерживать долго.

Она снова кивнула.

– Попытайтесь вспомнить вчерашний день. Припомните все, что вам говорил брат. Как он себя вел.

– Я уже… Я вам уже все сказала, он пришел, и я ему…

– Будьте любезны, погромче, – попросил Лазинский и посмотрел на магнитофон. Лента бежала с кассеты на кассету.

Женщина вздохнула, в ее покорности было что-то детское: совсем как девочка, ей говорят «сделай» – и она послушно исполняет.

– Я ему говорила, что пришла открытка от жены. Его это как будто не удивило, он только спросил, нет ли дома пива. Я ответила, что нету и что открытка у него на столе, мы в это время находились в кухне. Брат сказал, не бойся – кажется, он спрашивал, не боюсь ли я, и я призналась, что да, действительно боюсь. Ее, невестки, – вы должны понять меня. Тогда Дежо улыбнулся и сказал, что до Вериного возвращения еще много воды утечет, я крикнула, что он бесчувственный. Он погладил меня по плечу и сказал, что идет на почту дать телеграмму, а если кто-нибудь зайдет и спросит его – ответить, что нету, мол, дома…

– Спросит? Он не упоминал, кто может его искать?

– Нет. Но до этого разговора интересовался, не спрашивал ли его кто-нибудь. Я сказала, что нет, по крайней мере после того, как вернулась с работы. Прошло всего полчаса.

– За это время никто не заходил и никто не звонил?

– Нет, и позже никто не звонил, и я была этим обстоятельством очень довольна. Дежо сказал, чтоб я к телефону не подходила.

Шимчик, насторожившись, спросил, случалось ли такое и прежде, чтоб Голиан не велел ей подходить к телефону.

– Нет, вчера в первый раз.

– Он объяснил вам причину?

– Нет.

– Он часто ходил на почту?

– Самое большее раз в неделю – за спортлото, а иногда еще реже, иногда билеты опускала я. И писем последнее время не отправлял, такого я не припомню, чтобы он писал какие-нибудь письма. Может быть, на работе – но этого я не знаю.

– А сам он письма получал?

– Пожалуй, нет, не от кого получать. Вернулся он по собственному желанию, но его отъезд был как клеймо, многие знакомые стали делать вид, что никогда с ним ничего общего не имели, не отвечали на его письма, боялись… Это было уже давно, – вздохнула она. – Потом он понял, перестал о себе напоминать…