Катастрофа или гибель Атлантиды - [16]

Он сделал вид, что не заметил смущения собеседницы.

— Мне нравится, что Настоящие не притворяются. Все откровенно, будто намеренно предупреждают: “Вот я такой, хотите — принимайте”. Это хорошо, всегда четко распознаешь. Ведь во всем остальном мире, а я привык бродяжничать и наблюдать… На мой взгляд, одно из самых страшных в мире зол — притворство и хитрость.

“С испорченной машины хоть сигнал”, - подумала Касс.

— Но я люблю Гею. — Уэшеми улыбнулся. Лицо его сразу стало милым и трогательным. — И все, что живет на ней: ведь доброта — свойство всего живого.

— Как же, — съязвила Касс. — Например, доброта — свойство горгон. Или, еще пример, сатирам свойственна доброта. Вампирам присуще понимание, а уж сколько сострадания в Медузе! Ничего, что эти машины опасны! Зато они такие добрые.

— Какие же они машины! — запальчиво возразил Уэшеми. — К тому же, что, собственно, мы знаем о Горгонах? О той же Медузе? — Уэшеми явно хотел поспорить: в нем бродили молодость и протест против всего на свете. — Что горгонам придается вид, Настоящему не особо приятный?

— Ну да, только вид, — свои слова Касс отчеканила, подчеркивая их нарочитость. — А в душе они совершенно другие: стоит только кому-нибудь при взгляде на них случайно окаменеть, как горгоны тут же обливаются слезами от жалости и сострадания.

— Кто знает, — не замечая иронии, прошептал Уэшеми, — что чувствует тот, кого сотворили с целью устрашать других, сотворили, между прочим, не спрашивая, желал ли он устрашать.

Касс не нашла, что возразить, и Уэшеми еще раз улыбнулся своей необыкновенной, меняющей все лицо улыбкой.

— О чем ты думаешь? — спросил Уэшеми.

— О тебе, — честно призналась Касс. — Никогда раньше не встречала таких, как ты… Я тебе нравлюсь?

— Да, очень, — быстро сказал Уэшеми.

Касс с удовольствием отметила, что он покраснел.

— Ты милая, — он старался скрыть смущение. — И, должно быть, очень умна.

Глава 6

Выше дворца Зева и Эры на Верхнем Олимпе располагалась только небольшая лужайка. Такая милая, чистенькая, отгороженная от внешнего мира гранитной стеной, зеленая площадка. В центре ее сильным фонтаном из-под земли бил родник. От родника по четырем склонам падали вниз четыре голубых потока, разделяя гору на четыре части: если смотреть с высоты полета аэробиля, получался переливающийся крест. Потоки, стекая, постепенно усиливались, внизу на равнине, превращаясь в две огромные мощные реки, Тир и Эрат.

— А знаешь, сколько говорят об этом пересечении рек крестом. — Заметил Лон. — О том, что обе реки где-то в воображаемой точке пересечения ни с того ни с сего одновременно меняют направление на противоположное…

— Почему в воображаемой? — переспросила Касс.

— Да ведь мало кто может себе позволить подняться над Олимпом. Считанные единицы… А много раз ты видела это по визу? Но объяснить же непонятное хочется, вот они, то есть, большинство, и воображают эту, недосягаемую, мало чьему глазу доступную точку. А в колониях вообще песни сочиняют, легенды… Имена похожие дают…

Лон сделал небольшой круг, спуская аэробиль пониже, чуть ли не на трехгранную мерцающую в собственной тени громаду, возвышавшуюся над родником.

— Не говоря уже об Эдеме, — Лон кивнул на пирамиду и торжественно прокричал: — Эдем непроницаемый! Эдем таинственный! Эдем могущественный!

— Кто владеет Эдемом, тот владеет миром. — Вспомнила Касс. — Из чьей это речи? Зева?

— По-моему, обычный фольклор… — Лон покрутил головой. — А впрочем, не помню. У меня, и даже не стыдно признаться, когда я нахожусь тут слишком близко, вовсе память отшибает.

— Да уж… — задумчиво протянула Касс.

— Знаешь, почему наши предки стали строить пирамиды, оканчивающиеся крестом на верхушке?

Они пошли было на снижение, но Лон, почему-то решив сделать еще круг, опять вырулил вверх и вернулся к вершине Эдема.

Касс отрицательно мотнула головой. Поэт, с видом понимающего все на свете человека, стал вещать: — Да просто, самое обыкновенное изображение Олимпа. Ведь Эдем сначала был только тенью Олимпа. Точно так же бриллиантовый крест наверху был раньше только отображением родника…

Лон остановил аэробиль. Они зависли над переливающимся водным крестом и его легкой тенью: крестом бриллиантовым.

— Это гораздо позже стали накапливать и вкладывать туда знания. А еще позже додумались до главного.

— То есть?

— Как это, “то есть”? Кто владеет Эдемом, тот владеет миром. Сама же цитируешь.

— Ну и что?

— Энергия, вот что! Неужели, правда, не знаешь?

— Нет, почему, я знаю: Эдем дает нам энергию. Я только не поняла…

— И никто не понял, — Лон расхохотался. — Думаешь, свободный ученый Ноэл понял? Или великолепный Асклепий понял? Не говоря уже о маразматиках вроде Кронота… Случайно оказалось, что Эдем находится на пересечении всех силовых полей Геи… Случайно оказалось, что бриллиантовый крест над крестом водным фокусирует все силы в одной точке… Точнее, в противостоящих друг другу точках: с одной стороны плюс, с другой — минус. Вот и все.

Лон стал размахивать свободной левой рукой. Он пытался воспроизвести движение маятника, раз за разом повторяя в такт: — Плюс — минус, плюс — минус, плюс — минус.