Касторп - [38]

Некая сложность возникла в связи с хозяйкой: едва узнав, что он никуда не уезжает, она решила скрасить жизнь «бедному одинокому студенту». Касторп кое-как проглотил ее праздничный пирог, дотошные вопросы и поздравления. По ночам, лежа без сна, он думал о незнакомке, однако — как ему этого ни хотелось — та ни разу больше не приснилась. Быть может, именно поэтому у него иногда ненадолго улучшалось настроение. Он упорно пытался убедить себя, что все это — лишь игра воображения, что он никогда эту женщину не встречал, но ведь оставалась книга, в которую он время от времени заглядывал и снова погружался в мечты. Как в детстве, сидя в одиночестве перед игрушечным театром, он воображал себя на освещенной сцене, так и сейчас перевоплощался в майора, скачущего верхом по дюнам на свидание с возлюбленной. Порой он беседовал с незнакомкой, и не мысленно, а вполголоса, по-французски, расхаживая по комнате с заложенными за спину руками.

— Вы думаете, доктор, — Ганс Касторп прервал свой рассказ, заметив, что Анкевиц старательно записывает что-то в блокнот, — я сошел с ума?

— Дорогой мой, — доктор отложил перо и с улыбкой взглянул на Касторпа, — уверяю вас, до этого гораздо дальше, чем до Альп, где вы бродили со своим кузеном. Но раз уж вы сами отвлеклись, позвольте вас спросить про колодец в Эшенбахе. Вы упомянули о какой-то надписи — цитате из «Парсифаля», это любопытно. Помните?

Говоря так, доктор встал из-за письменного стола, долил Касторпу коньяка и сам закурил сигару. Это была обыкновенная «Виргиния», дешевый контрабандный сорт, надо признаться, гораздо хуже «Марии Манчини».

— В Эшенбахе мы были с Иоахимом у его тетушки Эсмеральды, на обратном пути в Гамбург, — Касторп уставился в потолок, как школьник, раздумывающий над ответом. — А колодец? На нем изображен поэт, Вольфрам из Эшенбаха. Это он написал «Парсифаля». Цитата из его поэмы. Звучит примерно так: «Из воды ведь возникли деревья и все живое…» Нет, точно не помню. Но в конце что-то про душу, которая сверкает ярче ангела.

Касторп на секунду задумался и, помолчав, продолжил:

— Забавно, но я помню и кое-что другое. Деньги на сооружение колодца дал Максимилиан II, король Баварский, примерно в 1861 году. Сейчас Бавария уже не королевство, — тут он приостановился и посмотрел на доктора, — как и ваша страна.

Поскольку Анкевиц никак не отозвался, Ганс Касторп поспешно добавил:

— Простите, доктор, надеюсь, я вас не обидел?

— Напротив, — доктор выпустил несколько искусных колечек дыма. — Впрочем, это не важно. Ну ладно, — сменил он тему. — Оставим колодец королям и поэтам. Вы сказали: «однако самое худшее было еще впереди»… Имелись в виду ваши фантазии, когда вы представляли себя и эту русскую незнакомку подобными… или, лучше сказать, в образе героев Фонтане?

— Господин доктор, — Касторп чуть понизил голос, — то, что я вам до сих пор рассказал, всего лишь увертюра.

— Ах, так, — Анкевиц незаметно снял с пера колпачок и пододвинул к себе блокнот. — Ну что ж, продолжайте.

В новогоднюю ночь, когда из близлежащего офицерского клуба доносились звуки оркестра, разыгралась снежная буря. Касторпа это неожиданно обрадовало: бушевавшая за окном метель в то время как в печи пылал огонь, а в комнате разливался аромат только что откупоренной бутылки бургундского, почему-то его приободрила. Незадолго до полуночи, будто получив заряд энергии, он решил отправиться на прогулку — именно в разгар метели. Госпожа Хильдегарда Вибе задержала его, когда он надевал пальто; пришлось выпить с ней бокал шипучего вина, которое Кашубке — в черном платьице с белым воротничком и кружевной наколке — подала им на серебряном подносе. А потом он погрузился в белую круговерть — и почувствовал себя счастливым. Снег валил такой густой, пронизанная ветром мгла была такой непроницаемой, что он кружил по улицам Вжеща вслепую, выбирая дорогу интуитивно. Миновал двух подвыпивших гусар: поддерживая друг друга, они, безуспешно пытаясь перекричать вой бури, горланили «Хочу быть пруссаком». Потом ему повстречался человек в шубе и тяжелой русской шапке, который спросил у него: «Вы не видали мою жену?» Немногочисленные освещенные окна были как морские маяки: он брел от одного к другому, не ощущая ни мороза, ни ледяного ветра. Можно сказать — доктор Анкевиц поспешил это записать, — что настроение Касторпа во время зимней ночной прогулки менялось обратно пропорционально погоде: чем гуще валил снег, чем громче ревел порывистый ветер, тем легче становилось у нашего Практика на душе — настолько легче, что в парадное дома номер один по Каштановой улице он вошел так, будто возвращался со студенческого бала: веселый, бодрый, готовый шутить и валять дурака. Сколь же велико должно было быть изумление госпожи Хильдегарды Вибе, когда она услышала негромкое посвистывание в коридоре, а затем увидела в открытых дверях гостиной улыбающееся лицо. «Вы еще не спите?» — спросил Касторп и без церемоний, не дожидаясь приглашения, сел за пианино и исполнил бравурный полонез. «Вы позволите?» — и сыграл вариации на темы Чайковского. «Все пары танцуют», — воскликнул, увидев входящую в гостиную Кашубке.