В час пополуночи Тургенев и сопровождавшие его жандармы снова поскакали — сперва в Остров, где их встретили исправник и городничий, а оттуда — в Тригорское, к Осиновой. «За нами, — пишет Тургенев, — прискакал и гроб в седьмом часу вечера». Осипова послала мужиков рыть могилу. Условившись приехать завтра, они отправились в Святогорский монастырь. Возвращаясь, продолжает свой рассказ Тургенев, «повстречали на дороге тело, которое скакало в монастырь».
Наутро состоялись похороны. Тургенев торопился в Петербург.
«Так как земля была мерзлая, — сообщает историк Псковщины И. И. Василев, — то, по спешности дела, смоляной ящик просто зарыли в снег, и уже весною, когда земля оттаяла, он был закопан в землю…»
Наталия Николаевна пережила Пушкина на двадцать шесть лет. Пока он умирал и когда умер, падала в обморок, корчилась в конвульсиях. Но уже две недели спустя Е. А. Карамзина с удивлением отметила деловитость, с которой она готовилась к отъезду на Полотняный завод, где намеревалась отбыть срок траура. Два года спустя она вернулась в Петербург. Снова закружилась в хороводе высшего света. Бывала в домах, куда не так давно приезжала вместе с Пушкиным и вальсировала на его глазах в объятиях Дантеса. Все были к ней милы и благосклонны.
И все же не будем ни судить, ни осуждать ее — Пушкину, оставшуюся Гончаровой. Не ее вина, что ее затянула дьявольская карусель, заверченная всем сонмом врагов Пушкина, и что быть женой Пушкина оказалось ей не по плечу.
Не будем ввязываться в никчемный спор, была ль она умна иль неумна, верна иль неверна. Какое все это имеет значение?
Для нас она жена Пушкина. Защищая ее честь, которую он считал своей честью, Пушкин отдал жизнь. Смертельно раненный, делал сверхчеловеческие усилия, чтоб не огорчить ее видом своих страданий.
Он ее любил. Этим все сказано.
…Всех участников драмы пережил Дантес.
Дуэль и убийство Пушкина не оставили на его блистательной карьере даже царапины. Правда, в соответствии с законом он был приговорен к смертной казни, но знал наверняка, что приговор этот — пустейшая комедия. Суд сам ходатайствовал о его смягчении, «принимая… молодые его поручика барона Д. Геккерна лета» и то обстоятельство, что он, будучи движим чувствами сына, защищал честь оскорбленного отца своего. Дантес был разжалован в солдаты и выслан за границу. Куда он и уехал, сопровождаемый охами и состраданием петербургской светской черни.
У Пушкина есть восьмистишие с особой судьбой: оно дважды проходит в его переписке, притом оба раза в письмах, написанных в самые драматические моменты его жизни:
Так море, древний душегубец,
Воспламеняет гений твой?
Ты славишь лирой золотой
Нептуна грозного трезубец.
Не славь его. В наш гнусный век
Седой Нептун земли союзник.
На всех стихиях человек —
Тиран, предатель или узник.
В первый раз эти трагические строки открывают письмо П. А. Вяземскому, написанное в Михайловском 14 августа 1826 года, первое письмо Пушкина после того, как он узнал о казни декабристов. То письмо, которое завершают слова Пушкина:
«Повешенные повешены, но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна».
Во второй раз эти же строфы мы читаем в письме к А. И. Тургеневу, посланном Пушкиным 16 января 1837 года, когда он уже бесповоротно решил драться с Дантесом на дуэли.
По всей вероятности, об этом восьмистишии Пушкин в тот момент вспомнил случайно: А. И. Тургенев попросил прислать его, чтоб переслать своему брату, эмигранту Николаю Тургеневу, продолжавшему жить за границей.
Но легко представить острую боль, которую испытал Пушкин, когда перед ним, задыхавшимся в незримой удавной петле, затягиваемой обществом, которое жаждало его гибели и гибели его идей, воскресли эти строки, написанные под свежим впечатлением казни декабристов. Более десяти лет деятели они недвижимо в его архиве или хранились в его памяти. Никогда он не делал попыток их опубликовать. А тут в сопроводительном письме к ним он попросил Александра Тургенева сделать все, чтоб они были напечатаны. Он жертвовал ради этого даже своим авторством и, чтоб пробиться через рогатки цензуры, предложил Тургеневу придать публикации вид архивной находки, якобы сделанной «в Римских и Парижских архивах».
Итоговую мысль этого восьмистишия дополнили заключительные слова письма Пушкина К. Ф. Толю, написанного 26 января 1837 года, в канун рокового дня дуэли:
«Гений с одного взгляда открывает истину, а истина сильнее царя…»
С этим ушел из жизни, быть может, самый светлый, светящий и светящийся человек из всех, что жили на земле.
Плачь, муза, плачь!
