Кассандра - [3]

Он молча смотрел на меня - без обычной своей иронической улыбки, прямо и серьезно. На короткой прямой, мгновенно соединившей наши зрачки, не было никаких препятствий, заслонок и зеркал. Мне открылся бездонный шурф в неведомые алмазные копи. Я шагнула, инстинктивно вытянув руки, и рухнула в преисподнюю.

8.

Прегадкий замызганный тротуар. Ни одного деревца, голые обочины, серые панельные строения вдоль. Пыльно и чахло. Посреди тротуара, точнехонько на пути пешеходов, - разверстый канализационный люк, черная вонючая дыра, ведущая в подземную клоаку, где урчат и булькают сточные воды.

Ясно вижу мерзкое нутро с его ржавыми металлическими кишками, от которых поднимается смрадный пар. И на самом краю люка - златокудрое дитя. Мальчик лет четырех. Упирается в склизлые края поцарапанными коленками и маленькой грязной ладошкой. А другой рукой тянется вниз, в воспаленное отверстие городской утробы. А-а! Вот оно! На изгибе трубы, метрах в трех внизу, блестит золоченая брошка в виде крылатого кольца с косым крестом внутри (КАК я это вижу - непонятно, но ребенок это видит тоже, его усилия явно целенаправленны...). Заинтересованных взрослых поблизости не видно. Люди бегут себе мимо, не обращая на младенца ни малейшего внимания. Ребенок тянется к желанному предмету, забыв обо всем на свете. Коленки его скользят... Упадет ведь! Упадет!

Что-то во мне рванулось - и я обнаружила, что не имею ничего для перемещения в пространстве.

Меня здесь нет?

Я дернулась изо всех сил - мне было нужно разорвать что-то державшее... что-то, которое меня не пускало...

Тщетно. Меня здесь нет.

Я кричу, не издавая ни звука.

И вижу : дитя меня слышит. Оно поворачивает ко мне лицо с огромными синими глазами, в которых стоят слезы безмерной обиды... Два синих соленых озера горестного недоверия ко всему на свете.

Я снова дергаюсь, крича. Боже мой! Ребенок меня слышит, но, поворачиваясь на крик, он окончательно теряет равновесие, конвульсивно выгибается, взмахнув руками, и, даже не пытаясь зацепиться за край, падает вниз...

Тьма застилает мне взор. Я рвусь и бьюсь, как только может биться в судорогах бестелесное и безгласное человеческое существо... Видимо, я теряю сознание... потом вдруг прихожу в себя - и все повторяется. Пыльный тротуар. Черное пятно люка. Ребенок в неутолимом стремлении к тому, что всего дороже. Вскинувшиеся над золотой головкой беспомощные руки... Снова, снова, снова...

Длинная сухая травина царапает мне плечо. Лежу навзничь под дырявым пологом осыпающейся беседки. С трудом отрываю голову от земли и приподымаюсь на локте.

Он стоит рядом. И смотрит. Сверху вниз.

- Ну и орала же ты!- в голосе сочувственные нотки.

Он подает мне руку, и мы садимся рядом на ствол орешника, всегда служивший ему скамьей.

Он молчит. И я знаю, что он знает, что я знаю про ребенка.

- Что я... кричала?

- Не надо, маленький,- кричала ты,- Она не настоящая!

- Он погиб.

Мусагет близко посмотрел мне в лицо. И тихо, но отчетливо произнес: "И ты погибла!". Он был совершенно серьезен.

Маленький гейзер взорвался у меня в мозгу - и ледяной струей ударил в правый висок. Я вскочила и, задыхаясь, начала говорить.

Пока я говорила, его голубые глаза делались все уже, словно он щурился в ярости или в приступе сарказма. Свойственный ему общий приятный румянец лица рассыпался по щекам желчными пятнами, вокруг крыльев носа и под бровями явственно проступила синева...

- Ты все погубил! Такую радость, такой свет! Мумия, почему-то вздумавшая разлагаться, - вот во что ты превратился, монстр! Сам себя истребил в погоне за иллюзиями... Сначала отгородился от смертных, презрев их за простоту, потом истомился ядовитой завистью... Лепись теперь к чужому теплу, ищи ветра в поле! Никто тебя не ждет. Никому ты больше не нужен. И не будешь нужен! Никогда!

- Дура! - процедил он сквозь зубы, когда я, наконец, задохнулась,Сумасшедшая. Уродка.

Он был теперь в изысканнейшей фрачной паре. Высокий воротничок накрахмаленной рубашки твердо упирался в надменный подбородок - по моде двадцатых годов девятнадцатого века. Черный шелковый галстук небрежным бантом покоился под воротничком, пронзенный серебряной булавкой в виде одноногого петушка, сверкающего одиноким брильянтовым зрачком.

Я опешила. А Мусагет, бледный, но спокойный, широко улыбаясь, любовался произведенным впечатлением. Один его глаз был явно темней другого.

Он поднял красного дерева трость, увенчанную жреческим кадуцеем, и, презрительно морщась, толкнул меня ею в грудь... Я пошатнулась, но устояла. Только голова опять закружилась...

9.

... дергаюсь, крича. Мощный толчок выбрасывает меня на пыльный асфальт. Я вскакиваю, словно меня обожгло, и, судорожно вытянув руки, едва успеваю подхватить ребенка. Он вырывается с громким плачем, извивается, даже, кажется, пытается укусить. Я двинуться не могу, перехватываю его за ручки, за ножки, что-то бессмысленно шепчу, целую мокрые горячие щеки... На секунду мальчик вдруг умолкает, смотрит мне в лицо прояснившимися глазами, прижимается ко мне почти невесомым тельцем.

- Спасен!- проносится у меня в голове.