Кащенко. Записки не сумасшедшего - [70]

Супермен, стоявший в отличие от него на танке и выглядевший, как свидетельствуют фотографии, весьма эффектно, появился в ее жизни вроде бы и внезапно, вызвав, однако, ощущение, что иного не дано. Она вошла ночью на кухню, где звучал шансон, чтобы расставить все точки над «i» и разрушить мир дорогого ей человека, который, тем не менее, должен был понять, что это не Она, а судьба все решила за них. Она сказала, что уходит, и весь дальнейший разговор мгновенно стал бессмысленным, как всегда в таких случаях, и закончился его смиренным «ну что ж». Другой влепил бы пощечину, закричал бы «Бле-а-а-ать». Мог бы и выбить зубы Супермену, размолотить ветровое стекло его машины или сделать все вышеперечисленное, следуя лишь инстинктам, обостряющимся до предела в моменты ярости и отчаяния. Увы, тогда это был бы уже не Он, и Она, его жена, которую, вполне возможно, только с этой точки зрения можно было бы назвать тем самым словом «б…ть», такого исхода не опасалась. Главное – чтобы ночью Он не сунул голову в духовку или не вскрыл вены, чем омрачил бы ее неизбежное счастье с Суперменом.

…Un incident, une bêtise,

La mort de votre jument grise,

Mais, à part ça, Madame la Marquise…

Как, в сущности, невелик, был его выбор, и что Он мог сказать, кроме «ну что ж»? Ну а в остальном – действительно, – прекрасная маркиза…

Всю ночь ему казалось, что где-то рядом бродит… медведь? Пожалуй, что именно медведь, он ходил на медведей на Камчатке… Нет, не с ружьем, конечно, с фотоаппаратом. Но рядом были товарищи со стволами, он слушал их рассказы, что медведь – если он жрет ягоды или просто стоит себе и смотрит куда-то периферийным зрением, у медведей суженным, – не опасен. Но если он приседает, вздымая верхние лапы, то через мгновение кинется. И тогда лишь крупнокалиберная пуля, и не одна, может его остановить… иначе все, останутся одни клочки. В ту ночь ему казалось, что вокруг их жизни ходит медведь, а может, зверь уже присел и вздыбился, и как только Она или Он откроют двери квартиры, он разорвет в клочки их жизнь. Вообще-то ощущение, что вокруг их жизни кто-то хищно бродит, стало для него уже привычным. Он смиренно, почти бестрепетно был готов к тому, что однажды Она прозреет, увидит, как обыкновенен Он, ее муж, что Он не герой и не супермен, и их жизнь разлетится вдребезги… Он никогда не забывал об этом…

Так, ерунда, пустое дело,

Кобыла ваша околела,

А в остальном, прекрасная маркиза…

Да, Он всегда считал, что готов к этому, и когда это произойдет, Он не будет докучать ей всякой ерундой, однако Он никогда не думал, насколько ему будет страшно. Присевший и изготовившийся к нападению, уже ничего не соображающий зверь за стеной – а может, за окном – вызывал инстинктивный страх, то повергая его в оцепенение, то толкая к бегству, то подстрекая к нападению. Ему грезилось в воспаленной полудреме, что у него в руках кухонный нож или какая-то палка с острыми гвоздями, но в оцепенении бегство невозможно, а спасать Ее необходимо, как же иначе. Он ворочался, сбивая простыни в комок, и тискал горячую подушку. А Она спала, и, похоже, безмятежно.

Правда, наутро Он увидел, что и ей не сладко. Вряд ли ее пугал зверь, занесший когти над их жизнью, скорее она пыталась справиться с чувством вины… Или ей трудно было скрыть досаду оттого, что Он путается тут под ногами, мешая ей бежать навстречу счастью… Он не знал, отчего именно Она выглядит измученной, отчего у нее тусклые, несчастные глаза, но произнес: «Ты совершенно измучена, круги под глазами. Работаешь сутками, изводишь себя…»

Она лишь пожала плечами, и ему ничего не оставалось делать, как отправиться на работу. Он не знал, что делать, Он не готовился к нападению, Он вообще плохо соображал в тот день, а был лишь в ярости на себя, что он потеряет ее как раз тогда, когда обязан ее спасти. «Но вам судьба, как видно, из каприза еще сюрприз преподнесла…» – совсем не к месту и не ко времени вертелись у него в голове дурацкие слова старой песенки, еще больше лишая разума и обостряя инстинкты.

Он не знал толком, какая сила в конце концов повела его в высокий начальственный кабинет то ли к замминистра, то ли к секретарю объединенного парткома – теперь и не вспомнить тогдашней табели о рангах. Высокий кабинет принял его лишь потому, что никто и никогда не штурмовал этот кабинет с таким отчаянным напором, никто не рычал так под дверью и не колотил в нее, чуть ли не царапая когтями. Тем более Он, известный своей бесконфликтностью. Как всегда, Он говорил только правду:

– Мне срочно нужна путевка в Юрмалу, у меня больна жена.

– Вы стоите в плане этого года? Именно на лето?

Разумеется, Он не стоял ни в плане того года, ни уж тем более на лето. К битвам за летние путевки в роскошном по тем временам ведомственном доме отдыха в сосновом бору, в двух шагах от песчаного пляжа Дубулты на Рижском взморье допускался лишь ограниченный контингент журналистских тяжеловесов и партийная шушера. Но в тот день в конце июня Он не размышлял о правилах и нравах учреждения… Его ничто не могло смутить, и он требовал путевку немедленно, здесь и сейчас.