Карты в зеркале - [273]

Кроуф снова побежал, мы бросились следом. Вскоре метровой ширины выступ сузился втрое; однако никто не замедлил бега, и Фоул по-прежнему тащил меня за собой.

Наконец мы оказались перед узкой седловиной между нашим пиком и соседним, который казался просто грудой камней неправильной формы. Возможно, среди этих камней мы могли бы хорошо спрятаться и ускользнуть от преследования.

Теперь нас вел не Кроуф, а Да. Он молниеносно пересек седловину, повернулся, оглядел скалы над нами и махнул рукой. Фоул последовал за ним, сжимая мою руку, — он бежал так быстро, что мне оставалось лишь мечтать не свалиться с узкой тропы.

Потом я наблюдал, как седловину пересекают остальные. Кроуф был последним, и в тот миг, когда он сделал первый шаг, на скалы за его спиной высыпали голони.

Они молчали. Единственная война, в которой мне доводилось участвовать прежде, шла под оглушительные крики и взрывы, и здешняя безмолвная война казалась куда ужаснее. Люди вокруг меня вскинули луки и начали стрелять; голони падали, но упал и Кроуф — стрела угодила ему в затылок.

Неужели он погиб? Наверняка. Однако, упав, он уперся ногами в узкий гребень, и это помешало ему скатиться вниз. Еще одна стрела вонзилась Кроуфу в спину, а потом, так быстро, что враги не успели выстрелить, Фоул спустился со скалы, взвалил соплеменника на плечи и бросился обратно. Голони снова начали стрелять, но даже сейчас, казалось, целились не в Фоула, а в Кроуфа.

Мы скрылись в скалах, оставив двух дозорных, чтобы охранять седловину. Голони понадобятся часы, чтобы найти обходной путь, поэтому мы почувствовали себя в относительной безопасности и смогли заняться Кроуфом.

Он все еще дышал, глаза его были открыты, и, глядя прямо перед собой, он силился заговорить. Стоун держал его за плечи, пока Да проталкивал стрелу глубже в голову. Наконец ее окровавленный наконечник показался изо лба. Да наклонился, зажал кремень зубами, потянул, сплюнул его, а потом вытащил древко. Пока он проделывал все это, Кроуф не издал ни звука. Когда Да закончил, Кроуф умер.

На этот раз не было ритуала с закрытыми глазами и причитаниями. Люди вокруг меня плакали открыто — открыто, но молча. Их сотрясали рыдания, слезы струились из глаз, лица исказились от душевной боли. Но не было слышно даже тяжелого дыхания.

Всеобщая неприкрытая печаль не оставила меня равнодушным. Я мало знал остальных, но с Кроуфом был знаком неплохо. Нельзя сказать, что мы были близки, нас не связывала дружба — слишком высокие барьеры нас разделяли, — однако я видел, как он управляет своими людьми, а сильного, твердого человека узнаешь всегда, к какой бы цивилизации он ни принадлежал. В Кроуфе была и сила, и твердость. Во время наших первых встреч, когда корпорация только-только подала ходатайство о праве на торговлю, Кроуф заставил своих людей не вводить никаких ограничений и запретов на торговые операции. В ту пору мне показалось, что он один выступает против всех; правда, позднее выяснилось, что у него было много сильных сторонников, просто он предпочитал не афишировать это. И все равно, он как будто придержал ногой дверь, не дав ей закрыться. Позже Кроуф отвел меня в сторону и заявил, что запрещает поставлять йалимини товары, не сообщив сперва об этом ему и не получив на сделку его одобрения.

И вот теперь он погиб, даже не в большой битве, и я не мог ничего поделать — только удивляться, почему йалимини, удивительно практичные люди, позволяют своим лучшим предводителям гибнуть во время бессмысленных набегов на пограничные области и высокогорье.

Как ни странно, гибель Кроуфа искренне меня опечалила. Корпорация, конечно, будет и дальше развивать торговые отношения с йалимини, никаких особых трудностей здесь не возникнет, однако Кроуф был очень ценным деловым партнером. Нам обоим нравилась эта игра — переговоры, заключение сделок, — и только многочисленные обоюдные недопонимания обеих сторон мешали нам как следует поладить.

Люди Кроуфа раздели труп и закопали одежду под скалами. Потом вскрыли тело, вытащили внутренности и разрезали кишки вдоль. От вони меня чуть не вырвало. Они трудились изо всех сил, очищая кишки от содержимого и складывая найденное в небольшой кожаный мешок. Когда кишки были очищены так тщательно, как только можно было проделать с помощью каменных ножей, мешок завязали, и Да повесил его на веревке себе на шею. Слезы все еще текли по его лицу, когда он обвел товарищей взглядом.

— Я поднимусь на гору, — прошептал он. Остальные закивали, рыдания стали громче. — И отдам его душу небу.

Остальные один за другим стали подходить к Да, прикасаться к мешку и шептать:

— Я с тобой.

— И я.

— Клянусь.

Услышав эти негромкие голоса, лучники, охраняющие седловину, пришли в наше убежище среди скал, явно собираясь тоже дать клятву, однако Да предостерегающе поднял руку.

— Оставайтесь здесь, задержите преследователей. Они наверняка поняли, что мы задумали.

Лучники грустно кивнули и вернулись на пост. Фоул снова сжал мою руку, и мы начали спуск с горы.

— Куда мы? — прошептал я.

— Отдать долг душе Кроуфа, — ответил Стоун.

— А если там засада?

— Не важно.