Картины Парижа. Том I - [87]

136. Королевское медицинское общество

Медицинский факультет — достойное детище Парижского университета, — с таких давних пор вылившийся в самостоятельную единицу, ровно ничего не делал и не желал ничего делать для усовершенствования медицинской науки. Он никогда не изучал преобладающие в данное время болезни, не обнародовал никаких наблюдений, не входил в сношения с европейскими докторами и презирал все, что совершалось вне его стен. Преисполненные глупой преданности старинным обычаям и какого-то рокового эгоизма, доктора думали только о том, как бы выколотить из больных побольше денег и пожить в довольстве, и не старались быть более полезными человечеству, а тем временем ныне царствующий монарх решил основать Королевское медицинское общество, где сосредоточились бы все знания, соприкасающиеся с медицинской наукой; король проявил этим большую мудрость. Даже если бы это учреждение заронило только искру соревнования между двумя разъединенными научными учреждениями, и то оно принесло бы громаднейшую пользу.

Собрание докладов и диссертаций только что появившегося на свет общества и сейчас уже крайне ценно, и все европейские врачи с радостью пойдут, конечно, навстречу этому учреждению. Это придется не по вкусу только лености, спеси и невежественности наших столичных докторов.

Ничто так не зловредно и не опасно, как плохой врач. Посудите, какой они могут поднять вопль, соединившись вкупе! Но настало время выставить напоказ бездарность этой старинной корпорации и длинный перечень совершенных ею убийств.

Медицина представляет собою самую отсталую науку и в силу этого более других требует обновления. Странно, что со времен Гиппократа не явилось ни одного человека, равного ему по гениальности, который влил бы в эту науку недостающие ей свет и знания. Разве не является образцом несообразности тот факт, что назначение лекарств и их приготовление поручается людям, не имеющим ничего общего друг с другом? Не значит ли это действовать вслепую и не вызывает ли подобное разделение целый ряд серьезнейших неудобств?

Разве чудеса современной химии, шествующей от открытия к открытию, не должны были бы останавливать врача, который прописывает лекарство, состоящее из семи или восьми составных частей? Если только он не самый бесчувственный и в то же время не самый самоуверенный человек на свете, разве он не должен был бы прежде всего узнать химический состав прописываемого лекарства? Как! Неужели оттого, что земля скрывает в своих недрах все его ошибки, он считает себя в расчете и с обществом и с собственной совестью? Занимаясь самым лучшим, выгодным и удобным ремеслом, доктора решили — и не зря, — что тот, кто не носит платья, подбитого мехом, или схоластической мантии, никогда не будет в состоянии сделать никакого полезного открытия и что оно всегда будет у него оспариваться per fas et nefas^{239}. Таким образом, они приносят все человечество в жертву своим гнусным денежным интересам, а так как ни покойники, ни их наследники никогда еще не заводили тяжбы с докторами, то последние продолжают царапать свои таинственные рецепты и раздавать больным старые аптечные яды.

Когда же явится, наконец, великодушный и просвещенный человек, который разрушит все храмы старого Эскулапа^{240}, сломает опасный ланцет хирурга, закроет лавочки аптекарей, уничтожит всю эту основанную на догадках медицину с ее свитой дрянных лекарств, принудительного поста и диэты? Какой друг человечества возвестит, наконец, новую медицину, поскольку старая только убивает и губит население?

Обычный припев докторов — это возмущенные крики против шарлатанов и знахарей, относящиеся ко всем, не входящим в корпорацию. Но ведь териак, рвотные, хина, большинство специфических средств, прививки — все это мы получили от знахарей. Во всяком случае, я не считаю знахарство по существу более опасным, чем современная медицина со всеми ее формулами и тезисами.

137. Писатели

В Париже живут писатели, которые сеют и собирают жатву только своим пером. Их чернильницы вмещают в себе все их поместья, все их процентные бумаги. Таковы были оба Корнеля^{241}, их племянник Фонтенель^{242}, Кребийон^{243}, оба Руссо[13] и почти все наиболее знаменитые писатели, которых дала миру Франция. Что же касается поэтов древности, то самый великий из них был вместе с тем и самый бедный.

На колени, невежды! Этот бедняк — Гомер.

Их могилы украшают благоухающими курильницами; при жизни же их оставляют в нищете; но это почетная нищета, и тот, кто сохраняет себя незапятнанным среди всеобщего равнодушия, несомненно является самым добродетельным человеком в мире.

Пенсии, назначаемые правительством, даются отнюдь ни наиболее нуждающимся, ни особенно полезным: самые изворотливые, самые дерзкие, самые ловкие интриганы захватывают все, предоставляя другим сидеть в недрах своих кабинетов и довольствоваться сознанием своих заслуг.

Бедность литератора является признаком добродетели и доказывает, что он никогда не унижал ни себя, ни свое перо; тот же, кто домогался пенсии и получил ее, сказать этого о себе по чистой совести не может. Его произведения могут быть безукоризненными, поведение же не всегда было таким.