Картины из истории народа чешского. Том 2 - [9]

— Горе, горе мне, понял я, что душа моя отягощена грехом; и грех этот — не обыденный, он — как бездна и погибель! И ничем нельзя его искупить, никаким покаянием его не загладить, разве что тем, о котором упомянул ты.

И не сопроводив своей речи никаким объяснением, король удалился.

Но разве можно утаить что-либо от церковников?

На следующий день отыскал Пршемысла духовник и принялся выговаривать ему и среди всего прочего произнес такое:

Высокородный король, вчера, когда ты упомянул о скорби, которая связана с великим грехом, я заметил, как ты переменился в лице, подслушал вздох, что вырвался из твоей груди под воздействием некоей заинтересованности. Прежде чем меня введут в епископский сан, я послужу тебе, король, в звании капеллана. Я незаметный, обыкновенный священник, не многого стою, но ты открываешь мне потаенные уголки своей души и на месте Божием поверяешь свои грехи.

Отчего ты отрекся от приязни к Филиппу Швабскому? Отчего привечаешь папского легата? Отчего чуть ли не готов уже подчиниться папской воле в том, что касаемо дел императорских?

Ну, разумеется, не из смирения и, конечно, не в силу особого расположения, и явно не из-за перемены в твоих чувствах, но по иной тайной причине!

Уж не хочешь ли ты побудить Святого отца к тому, чтоб он развязал узы твоего супружества? Не подумывал ли ты о том, как бы прогнать свою супругу? Не пришло ли тебе на ум отправить ее в изгнание вместе с детьми, которых ты с ней породил?

Но разве ты не привязан к любимой своей дочери, что нарекли Маркетой? И разве не жаль тебе сынка, которому при святом крещении дано было имя Вратислав?

Тогда отчего же ты отвращаешься от них? Отчего противен тебе нежный нрав твоей супруги, отчего не приходишь ты в ее покои, отчего не спишь у нее под боком и отчего бросаешь на нее ненавистные взгляды?

Поступаешь ли ты по твердому рассуждению и умыслу или по нечаянности? Сам я не могу тут ничего распознать, ибо в душе твоей, наверное, часто складываются причина с причиной, склоняя мысль то в одну сторону, то в другую, и ты не обращаешь никакого внимания на то, как это складывается, и не задумываешься над своими поступками. Я же, как страж твоих мыслей, верю, что диавол лишает тебя разума и во время сна вкладывает тебе в грудь некое чувство и велит ему разрастись, став причиной некоего деяния. И представляется, что тотчас в сердце твоем вспыхивает огнем и разгорается то, что перед тем долго тлело, и то, о чем сам ты не имеешь понятия, и то, что было сокрыто, как дерево внутри семени.

Возможно, пока ты беседовал с легатом, твоей душой овладели нечистые бесовские силы, ибо ты уверял, что жаждешь отпущения грехов, а сам в то же время готовился несправедливо обойтись с королевой.

Ах, повелитель, твоя несравненная супруга много прекраснее, чем можно судить по ее внешнему виду. Прекраснее, чем может быть бренное тело, ибо Бог наделил ее нравом святой, даровал ей покорность, смиренный дух, нежность и удивительное очарование. Она держит себя спокойно, она уступчива и улыбается, даже когда ты ее не замечаешь, даже когда поступки твои неверны и когда ты больно ранишь ей душу. Ее красота и нежный дух четырехкратно увеличились, возросли четырехкратно, ибо тебе, король, повила она четырех детей: первого Братислава, потом Маркету и Божислава, наконец, Гедвику.

И все они — словно образ материнских добродетелей, в них и тот свет, что она излучает, и его сила.

— В руках Создателя, — молвил король, — все дела человека, и это Он вложил в уста папского легата упоминание о браках меж родными по крови, которое вдруг прояснило мне то, что досель было от меня сокрыто, и освежило в памяти тот факт, что в жены я взял двоюродную сестру из четвертого колена.

И это как раз то, на что указует Бог и закон! Это и есть тот грех, который я должен оплакать!

Жена моя опостылела мне, но я не знал причины этой напасти. Тщетно я искал ее, потому как Адлета была достойна любви и в самом начале, и теперь, в конце нашей совместной жизни. Я произносил ей хвалы, но тут же ощущал, что какой-то волей отвращается от нее мое лицо, и улыбка исчезает с моих губ. Откуда бралась такая нелюбовь? Причиной ее наверняка являлся тот грех, который, благодаренье Богу, стал явным!

Вскоре после этого объяснения король совершил то, к чему готовился, и отправил супругу вместе с детками в изгнание. Он расстался с нежной Адлетой без сожаления, поверив, что поступок этот совершен в согласии с волей Божией и что волю эту открыл ему папский легат. Ни причитания, ни сетования, доносившиеся из покоев королевы, не смягчили его. Он их не слышал. Не приметил страшной бледности, покрывшей лицо Адлеты, разговаривал с женой, словно с чужим человеком, хотя голос его был приветлив.

И такова была королевская твердость, что плакали челядины, седлавшие вьючных животных, и когда всем уже было невмочь от столь безразличного прощания, один он ничего не заметил. Лик его сиял и дух был ясен, как блеск доспехов.

— Жестокость, — утверждали некоторые, — наносящая удар без гнева, подобна леденящему пеклу! Увы, поругание, которое мы допускаем с добрыми намерениями, ранит сильнее и терзает страшнее, чем ненависть!