Картины доисторической жизни человека - [9]
Когда подходил охотник, олень был еще жив; гибкая березка, ухватив его за заднюю ногу во время стремительного бега, не могла, однако, поднять на воздух такое значительное животное, а только приподняло его немного от земли, причем переломила ногу. Бедное животное сильно страдало; крупные слезы выступали в углах его красивых темных глаз; оно неистово билось в своих путах, рыло землю передними ногами и рогами и избило до крови морду и ноги; лыковая петля держала, однако, крепко, и захваченная нога сильно отекла и была парализована.
Когда прошли первые порывы радости, охватившей охотника, последний приступил к свежеванию и обработке убитого зверя. Несколько взмахов тяжелого каменного топора отсекли лапы от туловища, с которого охотник принялся снимать шкуру. Нелегка была эта операция для человека, вооруженного лишь одними каменными орудиями; как ни остры были кремневые ножи, но их лезвия не были так удобны, как лезвие металлического орудия. Часто обламываясь по своей хрупкости, тонкий оббитый край каменного ножа, служивший лезвием, требовал новой тщательной оббивки, которую и не ленился производить охотник среди своей работы при помощи двух увесистых кремней, служивших ему в одно и то же время рубилом и точилом. Осторожно приподняв складку кожи и подрезая фасцию краем камня, охотник принялся отдирать шкуру, начиная с головы и постепенно подвигаясь к обрубленным по щиколотку лапам. Покончив с этим делом, лесной человек сильными ударами топора начал обрубать лучшие части мяса животного, которые и отбирал к стороне. Много прошло времени за этим занятием, но в те времена жизнь человека не была еще распределена по часам, и он работал, не считая времени, пока не оканчивал своего труда или не падал, наконец, от изнеможения.
>Костяные предметы древних пещерных обитателей: 1) игла из трубчатой кости лебедя, 2 и 3) просверленные для подвешивания лошадиные зубы, 4) тоже из челюсти дикой кошки.
Набросив затем дымящуюся шкуру на плечи и взяв очищенную голову в руки, счастливый успехом, охотник потащил трофеи к своему жилью. Диким криком радости встретила его, обремененного добычей, жена; даже ребенок, словно понимая и сочувствуя родителям в их радости, весело протягивал ручонки и улыбался, как только может улыбаться младенец.
До самого вечера продолжалась переноска кусков животного к жилищу лесного человека, который теперь был опять обеспечен в пище на несколько дней. Оба супруга теперь могли предаться покою на некоторое время. Некультурный человек, особенно охотник и номад, не имеющий постоянной оседлости, мало заботится о будущем; если он сыт и доволен сегодня, для него не существует завтрашнего дня, он ленится и отдыхает до новой крайности, пока голод, — этот могущественнейший стимул природы, — не заставит его снова приняться за дело и удвоенной энергией и трудом наверстать потерянное время.
Еще не закатилось солнышко, как яркий костерок весело трещал перед жилищем нашей счастливой семьи, засевшей объедаться добычей рук своих. На закоптелых камнях, заменявших очаг, жарились и коптились огромные куски мяса, в то время как оба супруга занимались разбиванием трубчатых костей, из которых они с жадностью выпивали полужидкий мозг, составлявший для них род лакомства. Покончив с этим занятием и пресытившись пищей до отвала, и он и она, завернувшись в шкуры, крепко заснули…
Сон их, однако, на этот раз не был безмятежен: его нарушили волки, почуявшие запах свежего мяса и пришедшие отведать его. Глухой ночью в густой заросли кралась разбойничья шайка; злые глаза их горели фосфорическим блеском, а могучие челюсти, щелкая зубами, словно пережевывали воображаемую добычу; их фигуры, дышавшие хищничеством, слегка серебрились, облитые бледным сиянием луны. Соблазнительное мясо было близко; более прокопченные и прожаренные куски висели на деревьях; там же болтались и остальные части оленьей туши, и шкура, еще свежая, пахнувшая живой кровью… Вся осторожность хищников, правда, еще не знавших себе врагов в первобытном лесу, при виде близкой добычи сменилась дерзкою жадностью. С неистовым бешенством, презирая даже близкое присутствие человека, — которого они не могли не чуять, но не имели причин и бояться, — они принялись доставать манившие их куски мяса, подпрыгивая, рыча и визжа.
Наконец человек проснулся от непривычного шума и, как охотник, привыкший ко всяким происшествиям ночи, прежде всего схватил свою боевую палицу и два длинных копья, а потом осторожно высунул голову из шалаша и взглянул на то, что происходило около него. Пораженный увиденным зрелищем, с диким криком, подобным воинственному клику африканских и австралийских дикарей, он выскочил из своей засады, пустив предварительно одно копье в самую середину врагов. Шайка грабителей колыхнулась назад. Поджав хвосты и оскалив зубы, волки скорее с изумлением, чем со страхом смотрели на появившегося человека, фигура которого, вероятно, даже еще не была им знакома. Два могучих удара палицы, раздробившие черепа двум хищникам, осмелившимся приблизиться к охотнику, научили их уважать врага, но вид пролитой крови возбудил в них другие инстинкты. Со страшным ворчанием и лязганием зубов отступили волки назад, готовясь броситься на человека. В этот критический момент охотник, видя превосходные силы своих противников, счел более благоразумным отступить к своему шалашу, отмахиваясь дубиной, со свистом рассекавшей воздух. Ободренные отступлением врага, хищники возобновили наступление, и их оскаленные зубы готовы были, казалось, разорвать одинокого дикаря, не имевшего ничего для защиты, кроме палицы и кремневого копья, но он успел спрятаться в шалаш. Толпой окружили тогда волки хижину, скрывшую от их мести врага, и приступили к осаде, тем более что из внутренности шалаша несся тоже вкусный запах мяса и шкуры. В ночной тишине и безмолвии страшна была эта осада; слышно было лязганье волчьих зубов, старавшихся перегрызть сучья, составлявшие стены шалаша; порой острые морды хищников успевали втолкнуться в промежутки между балками, кусками дерна и валежником.
