Картинки нижегородского быта XIX века - [2]

Менее обеспеченные дворяне заполняли ряды старших чиновников в губернском правлении, уголовном и гражданских судах, казенной палате, соляной конторе, казначействах, приказах.

Как те, так и другие высшее счастье в жизни видели в материальном достатке, а высший почет — в признании троном их исключительных прерогатив, в получении, в связи с этим, чинов, титулов и орденов.

Все вообще дворяне составляли замкнутую касту с особым дворянским кодексом морали и правилами поведения, разделяясь на группы по знатности рода, заслугам предков, богатству или связям. В повседневном обиходе, знакомясь между собой, прежде всего «считались родством», т. е. выискивали общих родственников и, в зависимости от результатов этих родословных изысканий, пользовались расположением друг друга.

Из среды нижегородских городских дворян выделялись отдельные представители «голубой крови», дававшие тон всему, которых слушались, в которых нуждались все, желавшие быть принятыми в высшем местном обществе. Близость к этому «высшему обществу» была привилегией немногих.

На первом месте стоял в этом отношении (речь идет о десятых годах века) председатель уголовного суда, богач и меценат Карл Максимович Ребиндер. Сельские поместья его были разбросаны по разным уездам губернии. Городской дом на Покровке блистал великолепием и помпезностью отделки.

Громадный с хорами двухсветный зал, постоянный домашний оркестр и капелла певцов позволяли устраивать большие пиры. Выезд Ребиндера шестерней «с букетом» (на запятках выездной лакей в ливрее с гербом, гайдук — высокого роста детина и мальчик-«казачок» для посылок) был лучшим в городе.

Ребиндер был родом из прибалтийских немцев и на русской почве выявил типичные свойства этой породы людей — высокомерие и жестокость к своим крепостным. При его барской конюшне хранился целый арсенал орудий и приборов для истязания и порки дворни. Самым легким наказанием считалось бритье провинившемуся половины головы и бороды.

Другим влиятельным и заметным дворянином в городе был откупщик — полковник Соломон Михайлович Мартынов (отец убийцы Лермонтова). Обширная мартыновская усадьба, занимавшая целый уличный квартал, выходила к Волге громадным парком. Часть парка, прилегавшая к дому, была «висячей», т. е. располагалась по террасе на уровне второго этажа здания; большой участок принадлежал «лабиринту» с путаными дорожками, а остаток пространства к обрыву над Волгой был отведен под подстриженный «английский» сад.

Откупщик славился чудачествами. Его страстью было разведение цыплят и левреток. Первое занятие считалось «модным» для тех лет. Пример подал екатерининский вельможа, известный деятель по народному образованию в России Ив. Ив. Бецкой, вывезший в Петербург из-за границы новшество — высиживание цыплят без клушки, инкубатором.

Мартынов выводил цыплят без разбора породы. Подраставшие куры стаями заполняли двор, делаясь ручными, перекочевывали в комнаты и, бесцеремонно располагаясь где попало, портили паркет и мебель, причиняя много хлопот прислуге.

Не меньшей страстью богача были левретки. Входящих гостей они кусали за ноги, а во время обеда располагались на скатерти, ожидая подачки.

Мартынов увлекался благотворительностью, а в двадцатых годах, перед смертью он передал свою усадьбу под городскую больницу, которая (равно как и улица) долго носила его имя.

Третьим дворянским тузом тогда считался губернский стряпчий[1] Франц Осипович Массарий. Для Нижнего он был человеком сравнительно новым. Аристократ, француз по происхождению, Массарий прибыл в Россию во времена консульства Наполеона. Вместе с русским подданством, получил и русское дворянство, купил в Нижегородской губернии село Шапкино, поселился в городе и с первых же дней очаровал общество импозантной внешностью, соединенной с изысканными манерами французского петиметра.[2]

В скором времени он познакомил нижегородцев с популярной на его родине в кругах провинциального дворянства парфорсной охотой.[3] На улицах города стали устраиваться охотничьи потехи — травля собаками лисиц и зайцев, специально доставляемых для этой цели из окрестных лесов. Добиваясь еще большей популярности, Массарий в течение нескольких лет подряд выпускал на волю по десятку шапкинских крепостных. Слава о его «гуманности» гремела повсеместно. Вдруг Александр I именным предписанием запретил ему это делать, и тут обнаружилось, что ловкач-аристократ давал вольную лишь старикам, инвалидам, нетрудоспособным, чтобы освободиться от бездоходных ртов… Впрочем, это не уронило его в глазах нижегородских дворян.

Прославился еще Массарий своим мистицизмом и верой в вещие сны. Как зеницу ока, берег он фамильную драгоценность — часы-брегет, якобы приносившие смерть всякому владельцу в момент остановки механизма.

Однажды Массарий увидел во сне, что нашел клад за околицей шапкинской усадьбы. Немедленно согнал он крестьян, и рыли они землю две недели, погубив свой урожай. Этот эпизод послужил темой для нижегородских поговорок: «Массарий землю роет, а мужик волком воет», «Массарий землю взрыл и в яму урожай зарыл».

Средние и мелкие представители «белой кости» почти во всем уподоблялись своим старшим собратьям. Только размах у них был менее широк.