Карта неба - [219]

— Самоубийство — это такая штука, которая всегда у нас под рукой, — сказал он, подойдя, мягким тоном, — а потому рекомендуется сначала испробовать все другие варианты.

Юноша обернулся и с подозрением вгляделся в него. И за эти несколько секунд, что они рассматривали друг друга, Уэллс успел изучить себя бывшего. Так вот как он выглядел в пятнадцать лет, подумалось ему. Его поразил простодушный взгляд юноши, губы, еще не сложившиеся в ироническую улыбку, преувеличенно трагические жесты. Он выглядел ужасно хрупким и беззащитным, хотя с нелепой отвагой, присущей молодости, мнил себя в чем-то непобедимым.

— Я и не думаю о… — начал говорить он, шевеля губами, над которыми еще не выросли усики, и вдруг остановился, а потом спросил растерянно и в то же время вызывающе: — Откуда вы знаете?

Уэллс доброжелательно улыбнулся в ответ, надеясь, что это поможет наладить непринужденный разговор.

— Ну, об этом нетрудно догадаться, — с беспечной веселостью в голосе заметил он. — Особенно тому, кого в юности одолевали те же мысли, когда он смотрел на эти воды с тоской и тревогой, как сейчас это делаешь ты. Я тоже думал, что самоубийство — наилучшее решение моих проблем. — Уэллс тряхнул головой, показывая, как больно ему сейчас об этом вспоминать. — Но прежде следует побороться, поискать другие варианты. Если ты недоволен своей жизнью, парень, постарайся ее изменить. Еще рано считать себя побежденным. Поражение не бывает окончательным до самой смерти, только она знаменует конец всему.

Юноша смотрел на него все еще с некоторым недоверием. Чего хочет этот незнакомец? Почему он подошел к нему и заговорил в подобном тоне?

— Кто бы вы ни были, спасибо за совет… — сдержанно поблагодарил юноша.

— Да я, можно сказать, никто… — Уэллс пожал плечами, сделав вид, будто внимательно разглядывает побежавшие по воде барашки. — Просто посторонний, встречавший тебя здесь множество раз. Ты ведь работаешь в магазине мистера Хайда, верно?

— Да, — ответил юноша, заметно недовольный тем, что за ним, оказывается, шпионил какой-то незнакомец, чьи намерения он никак не может распознать.

— И наверняка думаешь, что заслуживаешь лучшей участи, нежели служить простым приказчиком в мануфактурной лавке, — продолжал Уэллс, стараясь, чтобы его голос звучал как можно дружелюбнее. — Но не вини себя за это. В твоем возрасте я думал то же самое, когда был вынужден выполнять такую же неблагодарную работу, не приносившую мне ни радости, ни удовлетворения. Я мечтал стать писателем, понимаешь?

Юноша посмотрел на него с некоторым интересом, хотя Уэллс знал, что в этом возрасте он еще не решил избрать писательскую карьеру. Он любил читать, что правда, то правда, но пока не знал своих возможностей. Так продолжалось до тех пор, пока он не поступил в Лондонский педагогический колледж, где читал лекции профессор Гексли, и не начал набрасывать первые рассказы своим некрасивым угловатым почерком, который постарается улучшить во время пребывания в Холтовской академии в Рексхэме. Но это будет потом, а пока месяцы, проведенные в Мидхерсте, где его наставником был Хорас Байятт, пробудили в тогдашнем юном Уэллсе чувство восхищения фигурой воспитателя, приносящего обществу несравнимо больше пользы, нежели писатель.

— И получилось? — полюбопытствовал юноша, выведя Уэллса из состояния задумчивости.

— Что?

— Стать писателем. Получилось?

Уэллс немного помедлил, обдумывая ответ.

— Нет, я всего лишь скромный аптекарь, — пожаловался он. — И живу самой обычной жизнью. Потому-то я и решился дать тебе этот совет, парень, что знаю: нет ничего ужаснее, чем жить жизнью, которая тебе не нравится. Если ты считаешь, что у тебя есть что дать миру, стремись к этому всеми твоими силами. Иначе в конце концов превратишься в печального и угрюмого аптекаря, что грезит наяву, сочиняя истории, которые никогда не напишет.

— Сочувствую вам, — сказал юноша, не дав себе труда хотя бы изобразить на лице огорчение. Потом немного помолчал и смущенно добавил: — Можно спросить вас, почему вы в таком случае не покончили жизнь самоубийством?

Вопрос удивил Уэллса, хотя вроде бы и не должен был, поскольку был всего лишь ранним проявлением его собственного прагматизма: если очевидно, что все варианты исчерпаны, то зачем влачить столь неприглядное существование?

— Ну, в общем… — задумался он. — Я живу благодаря книгам.

— Благодаря книгам?

— Да, чтение — единственное, что приносит мне удовольствие, а сколько еще книг не прочитано… Только для этого и стоит жить. Книги делают меня счастливым, помогают забыть о действительности. — Уэллс обвел взглядом успокоившуюся водную гладь и улыбнулся. — Писатели выполняют чрезвычайно важную работу: заставляют мечтать остальных, тех, кто неспособен мечтать самостоятельно. А мечтать необходимо всем на свете. Так может ли быть работа важнее этой?

Уэллс замолчал, немного сконфуженный назидательными нотками, которые прозвучали в его словах, хотя, с другой стороны, они, по-видимому, не произвели большого впечатления на юношу. По презрительной усмешке, заигравшей на его губах, Уэллс догадался, что его собеседник перебирает про себя множество вещей, куда более полезных для общества, чем книги, хотя не решается вступить в открытый спор. А может, ему просто все равно, что думает незнакомец. Юноша поднял с земли небольшой камень и швырнул его в воду, словно давая этим понять Уэллсу, что, с его точки зрения, этот странный разговор несколько затянулся. Только теперь писатель обратил внимание на небольшую повязку возле его подбородка, которая раньше была ему не видна.