Карта любви - [41]

паненки! Добрый путь!

Юлия едва сдержалась, чтоб не прыснуть, однако Ванда величаво выпрямилась в седле:

— Добрый путь и вам, вельможный пан.

Шляхтич сладко улыбнулся ей, но глаза его с вожделением были устремлены на крестьянина, испуганно тискавшего шапку в руках.

— Это ты, хлоп! — выкрикнул всадник, и в голосе его было спесивое пренебрежение ко всякому, не облеченному шляхетским званием. — Как смеешь ты отравлять воздух рядом с дамами своим зловонным духом?

— Да мы сами его остановили дорогу спросить! — заикнулась было возмущенная Юлия, но крестьянину ни к чему было ее заступничество: он с радостью схватился за свой мешок, явно намереваясь поскорее отправиться восвояси. Да не тут-то было: шляхтич, будто невзначай, поиграл нагайкой и лукаво спросил:

— А что это у тебя, хлоп, в мешке?

Крестьянин медленно распрямился:

— Да так, пан… пустой мешок-то!

— Пусто-ой?! — удивился пан Фелюс. — Что ж ты его, воздухом надул, что он такой пузатый?! И, гляжу, тяжелый! Может, в нем каменюки, не то земля с полей пана Жалекачского?

И расхохотался, петушась в седле, красуясь перед девушками и призывая их посмеяться вместе с ним над глупым хлопом, с которым пан Фелюс играл, будто кот с мышью. Но путешественницы смотрели на крестьянина с жалостью, уже не сомневаясь, что последует затем. И они не обманулись — как с первой минуты не обманывался в своих предчувствиях и сей горемыка: пан Фелюс велел развязать мешок и с завистью воззрился на изрядный окорок и узел с зерном, заботливо обернутый дерюгою:

— Да ты богаче пана, хлоп, как я погляжу! Продавать везешь? Но ведь ярмарка уже кончилась. Гляди, мясо протухнет, выбрасывать придется!

— Нет, не продавать! — испуганно воскликнул мужик. — Пан Бог исцелил мою Анелю, вот я и дал обет пожертвовать всем каплицам на три версты в округе по доброму куску мяса. Теперь везу.

Шляхтич расхохотался:

— Каплицам? Полно врать! Что, пан Бог будет жрать твой окорок? Ксендзам везешь!

С этим нельзя было не согласиться, и Юлия с новой жалостью оглядела мужика. У самого такой вид, будто отродясь не ел досыта, а везет этакий кусище мяса невесть куда. Это ж надо — по окороку всем каплицам в округе! Небось всю свою скотину порезал. Лучше бы кормил выздоровевшую жену, чем отдавать это мясо и без того сытым ксендзам! Пан Фелюс дело говорит. Может быть, заставит этого бедолагу воротиться домой со своим сверхщедрым приношением?

Но эта надежда вмиг растаяла, как снежинка на ладони, ибо пан Фелюс одним ловким движением выдернул из мешка и окорок, и дерюжку и, завернув мясо, опустил в торбу, висевшую на боку его коня:

— Вот так-то будет лучше!

Стон крестьянина «Паничку!..» и возмущенные женские голоса нимало его не озадачили. Выразительно поглядев на девиц, пан Фелюс нахлобучил шапчонку на мокрую лысину и пояснил:

— В имении пана Жалекачского тоже есть каплица. Этот добрый кус я отвезу туда, так что угодная Господу жертва будет принесена! — И, устремив ехидный взор на исполненное отчаяния лицо крестьянина, с деланной серьезностью добавил: — А в свидетели я готов взять не только пана Бога, но и этих двух вельможных паненок, которым и предлагаю сопровождение до замка пана Жалекачского, где они найдут отменное гостеприимство и достойную компанию.

— Ой, нет! — испуганно пискнула Юлия. — Больно далеко!

— Мы устали, добрый пан, — попыталась улыбнуться Ванда, — и предпочли бы повернуть к корчме.

Шляхтич взглянул на нее пристальнее — и вдруг осенил себя крестным знамением:

— Apage! [40] — выкрикнул он. — Пани может ехать хоть в корчму, хоть к черту на рога, а лучше — в Ченстохов: там, говорят, злые ведьмы силы теряют. Геть студа [41]! А вот эта паненка поедет со мной! — И, перегнувшись с седла, он так ловко выхватил поводья из рук Юлии, что она и ахнуть не успела. При этом пан Фелюс обдал ее зловонным дыханием, и стало ясно, что он вдребезги пьян. Этим, верно, и объяснялись нелепые речи о ведьмах. Однако, как истый «уродзоны шляхтич», он мог скакать верхом, даже не отрываясь от бочки с пивом, а потому всадил шпоры в бока своей клячи — от такой боли та взыграла, словно арабский скакун, и пан Фелюс полетел во весь опор, увлекая за собой коня Юлии, которая изо всех сил цеплялась за гриву, зная: если упадет сегодня еще раз, то уж не встанет.

Она попыталась оглянуться: обобранный хлоп так и стоял с развязанным мешком и разинутым в стенании ртом, а Ванда, приподнявшись на стременах, что-то кричала, но Юлия не слышала: от резкого движения у нее снова мучительно закружилась голова, и она только и могла, что склониться на шею коня, желая сейчас одного: чтобы скачка кончилась. Ей было безразлично, куда ехать — лишь бы скорее это кончилось!

10 ДРАКОН И ЕГО СУПРУГА

— Lacruma Christi [42]! — зычно провозгласил Жалекачский. — Виват lacruma Christi! Прозит!

— Виват! Прозит! — подхватили сидящие вокруг, опрокидывая свои кубки, и Юлия безнадежно опустила голову: кажется, напрасно ожидать, что тосты когда-нибудь иссякнут — как и запасы вина в замке. За что уже только не пили!

Похоже, хозяин видел для себя особенную честь в том, чтобы гости под конец пира были без языка и без ума, а потому то и дело поднимался с кубком или же передавал его кому-то из гостей с обрядным выражением: «В реце пана!» — «Из рук в руки!» — чтобы услышать новый и новый тост. Пили за здравие панов Жалекачских до седьмого колена, за здравие каждого из присутствующих поочередно, а за столом было человек тридцать, кабы не больше, причем каждый из поименованных опять возглашал здравицу в честь хозяина и хозяйки — каждый! — потом за здоровье бывших здесь дам и девиц — по счастью, чохом, — потом пришел черед всех пястов