Карта императрицы - [3]

От одного-единственного удара она рухнула на пол, не издав ни вздоха, ни стона. Тщательно причесанная головка недвижно застыла на цветистой шали: обильная кровь сочилась на шерстяную материю, и красная ткань, яркие цветы и листья на глазах становились бурыми…

Ему не надо было проверять, жива ли она, он точно знал, что эта девица уже никогда никому ничего не скажет. Увы, у него не оставалось другого выхода, как только убить ее. Любопытство девушкам вредит.

Он бросил уже ненужное ему орудие убийства, поднял с полу выпавший из безжизненных рук объемный сверток. Тесноватые замшевые перчатки, плотно обтягивающие его руки, не мешали ему. В прихожей он спрятал свое сокровище в саквояж. У него хватило хладнокровия приоткрыть дверь и прислушаться — нет ли на тускло освещенной лестнице ненужных свидетелей? Послушав разлитую в воздухе тишину, он метнулся в комнату, схватил гипсовый слепок Матильдиной ступни и, бросив его в зев саквояжа, защелкнул замок.

Он должен был торопиться. Похоже, блестяще разработанный план на этот раз не дал сбоя. Он огладил на ладонях замшевые перчатки, купленные недавно в Риме. Теперь оставалось придать лицу безмятежное выражение и пройти несколько десятков шагов, чтобы поздравить себя с полным триумфом.

Он кинул взгляд на тусклую поверхность убогого зеркальца, убедился, что выглядит вполне достойно и респектабельно, — и только тогда покинул безмолвную мещанскую квартирку, унося с собой свою добычу и не забыв плотно прикрыть дверь.

Глава 2

Христос Воскресе! Воистину Воскресе!

Многоголосый ликующий хор заполнял ясную апрельскую ночь 1903 года, раскинувшую звездный купол над Санкт-Петербургом. Вдохновенное пение с клироса и тысячеустый хор паствы — музыка воспаривших, очищенных от греха человеческих душ — звучали обещанием новой жизни, нового счастья, нового мира…

Перед глазами Муры Муромцевой, восемнадцатилетней дочери петербургского профессора химии, все еще стояла слепящая картина внутреннего убранства только что покинутого Исаакиевского собора: уходящие ввысь, одетые в малахит и лазурит, порфир и разноцветный мрамор стены и колонны, на которых играли отблески многотысячных огней от лампад и свечей; нестерпимое сияние бронзы и позолоты; причудливые блики света, выхватывающие фрагменты мозаик, росписей, скульптур. И исполинской величины фигуры ангелов, пророков и патриархов, сурово взирающие с купола, с сорокасаженной высоты на просветленные, трепетные лица православных.

Вместе с нарядной толпой верующих, надышавшихся сладостным духом ладана и горящих свеч, ощущая рядом с собой сосредоточенно-торжественных спутников — старшую сестру Брунгильду и доктора Клима Кирилловича Коровкина, а также не теряя из виду следовавшего чуть поодаль мистера Чарльза Стрейсноу, Мура выбралась через массивные двери и теперь медленно обходила храм.

Как она любила эти минуты! Три пушечных выстрела с Петропавловской крепости в течение часа… Последний из них, двенадцатичасовой, сразу же подхватывался звучным ударом громаднейшего колокола Исаакиевского собора, и ему начинали вторить колокола церквей. Столица моментально освещалась огнями торжественной иллюминации, и тут же зажигались мириады восковых свечей у храмов, газовые щиты — по улицам и электрические фонари на высоких столбах Невского, Большой Морской. Вспыхивали факелы в руках гигантских ангелов Исаакия, высящихся на крыше.

Вместе с отступающей зимой уходили из мира и из сердца пасмурная тишина будней, тягостные размышления и сожаления… Крестный ход соединял в своих рядах бедного и богатого, юного и дряхлого, мудрого и неопытного — на широких ступенях собора каждый глубоко вдыхал полной грудью влажный апрельский воздух и думал, что вот теперь-то все будет по-другому, чувство всеобщего раскаяния откроет дорогу братской любви и пониманию… Смертью смерть поправ… Воистину Воскресе!

Крестный ход тянулся вдоль собора, но возглавлявшее его, сверкающее светлыми ризами высшее духовенство, окруженное церковным причтом, держащим в руках хоругви, дикирии и трикирии, остановилось у запертых ворот храма и обернулось к собравшейся на улице толпе — не все смогли попасть в храм вечером, но услышать слово пастыря в эту волнующую минуту желал каждый.

— Христос Воскресе! — торжественно возвестил уже полуохрипшим голосом согнувшийся под тяжестью серебряных одежд настоятель храма.

— Воистину Воскресе! — грянул в гудящем от колокольного звона воздухе нестройный, радостный ответ паствы.

Мария Николаевна Муромцева перекрестилась и, склонив голову, глянула искоса на сестру. В белых кружевах вокруг золотистых волос, в белом шерстяном платье и светлой пелерине Брунгильда, преображенная внутренним волнением, была сейчас особенно хороша. Ее глаза загадочно мерцали в отблесках свечи, которую она держала, ограждая потрескивающее пламя ладонью, обтянутой лайковой перчаткой.

— Христос Воскресе! — повторил пастырь.

— Воистину Воскресе! — откликнулась толпа, вскинувшая троеперстие ко лбам, и замерла в ожидании благой вести.

— Мура, — обеспокоенный голос наклонившейся старшей сестры вывел девушку из благостного состояния, — ты не видишь мистера Стрейсноу?