Карпухин - [16]

Но шофер попутной машины попался ей малый не промах, всю дорогу пытался обнять и два раза-таки изловчился, обнял, и очень даже умело, за что и получил кулаком между лопаток. И к следователю, хоть в побаивалась, вошла Бокарева веселая.

— Гражданка Бокарева? — спросил Никонов, — Садитесь.

— Бокарева, — сказала она и села с достоинством. Но не напротив, куда он ей указал, а с краю стола, можно сказать, почти что с ним рядом. Она была в синем, несмотря на жару, шерстяном жакете с большим вырезом на груди, в белой нейлоновой застроченной кофте, вокруг головы — коса, точно как своя.

— Зинаида Петровна?

— Зинаида, — сказала она с гордостью, при этом оглядывая следователя, Петровна.

И отметила про себя: «Молоденький…»

Никонов строго объяснил ей, что от нее требуется, сказал, что она должна говорить правду, так как это в интересах следствия и в интересах человека, которого сейчас введут. И, говоря всё это, он старался не смотреть на ее выступавшую из жакета высокую в просвечивающей нейлоновой кофте грудь, для чего приходилось ему разговаривать с ней, почти отвернув голову. Но и не глядя, он краем глаза видел именно то, что его смущало.

«Поганенький, а туда же», — подумала Бокарева, слушая его с улыбкой превосходства. Ей стало весело. И с этой же улыбкой, словно бы она сейчас в президиуме на вечере сидела, глянула она на открывшуюся дверь. В комнату, пригнув голову под притолокой, шагнул высокий, когда-то, видно, сильный, а теперь худой человек, и дверь за ним сама закрылась снаружи. И глянул он не на следователя, а на нее сразу же.

И когда она увидела его замученное лицо и он глянул в глаза ей своими словно страданием обведенными глазами, все у нее захолонуло в душе, как от испуга. Словно это она была, а не он. Словно это ее ввели.

— Скажите, Бокарева, вы узнаете этого человека?

Он уже не смотрел на нее, а она все глаз своих испуганных не могла в сторону отвести. Перед ней сидел большой и, видно, смирный в жизни мужик. И по странному течению мыслей, вихрем сейчас мчавшихся у ней в голове, она подумала, что, встреть она такого, может, и ее жизнь пошла бы совсем по-другому. Всякие ей попадались, а вот хороших среди них не было. И она уж верить перестала, что они есть. Каждый норовил чем-нибудь да попользоваться от нее же. А что бабы другой раз мужьями хвалятся, так это со стыда.

— Может, и видела, — сказала она равнодушно, еще не зная хорошенько, что нужно говорить, чтоб вышло для него лучше. — У дороги стоим, мало ли через нас едут? Кто едет, тот и зайдет.

— А вот четырнадцатого числа прошлого месяца, вспомните, заходил этот шофер к вам в чайную? Вечером. Около девяти часов.

— Вечером?..

А сама смотрела, чтоб он хоть знак какой, хоть намек ей подал. Но шофер как сел, так и сидел боком к ней, сцепив пальцы в пальцы, глядя в пол. И только по желваку его, словно закаменевшему, по мускулу, вздувшемуся на виске, она видела, что ждет он ее ответа.

Может, и заходил. Может, и выпил. Может, и сбил кого, как они говорят. Только знает она, видит, что не виноват.

А где они непьющие? За то время, что стоит она у стойки, не видела она непьющих мужиков. Может, и есть где, остались какие-нибудь последние, но ей лично не попадались. Все пьют. И шофера, и начальники. Только одни за свои деньги, а другие бесплатно норовят. Скольким она наливала, скольких поила — так это хорошо, не считает, а то б давно со счета сбилась. Кому с мороза, кому с устатку. И уполномоченным, и рядовым. А потом вызовут: «Говори правду!..»

— Вечером? Ну да, заходил! — обрадовалась она, как бы в самом деле вспомнив.

— А вы не помните, куда он свою зеленую «Волгу» поставил? Вот трое свидетелей показывают, что она стояла у крыльца.

Но Бокарева почувствовала подвох. Кого-кого, а шофера грузовика она уж как-нибудь отличить сможет. Слава богу, пришлось повидать. Она сложила руки под грудью, и вот так прямо сидя, не поворачивая головы в его сторону, заговорила тонким голосом:

— Зачем же это вы, товарищ следователь, сбиваете меня? Сами велели мне правду говорить, а сами сбиваете? А вот я встану сейчас да уйду. Тогда как? Я еще пока вольная. Вам таких прав никто не давал, чтоб смеяться.

Она до того расходилась, что покраснела даже, в самом деле почувствовав себя обиженной, но в тот момент, когда шофер глянул на неё, успела подмигнуть ему тем глазом, который следователю был не виден: мол, шибко-то не робей, не выдам.

— Зачем это вы мне про какую-то «Волгу» говорите, про зеленую? Подъехал он на грузовой машине, в окно видела, а какая она — некогда мне особо разглядывать, на работе нахожусь. Вот!

И сколько потом Никонов ни бился с ней, а один раз даже пригрозил за слишком вольный язык, она всё равно на каждое его слово сыпала десять.

— Чего брал? Колбасы брал. Хлеба еще в дорогу.

— А еще что? Брал еще что-нибудь?

— Может, и брал чего, разве запомнишь?

— А что вы ему наливали? Водку или пиво?

— Вот наливать ничего не наливала.

— Это вы точно помните?

Молчание. Только посмотрела на него, словно сверху вниз.

— Как же вы не помните, что брал, а что не пил он — помните?

— А вот вы постойте на нашем месте, и вы тоже будете знать, который так только поесть зашел, а который выпить. Мы их сразу видим.