Карпатская рапсодия - [35]

Эсе не ответил, только засопел, как бык.

На станции Шаторалья-Уйхей мы вновь налили в бутыль вина и купили будапештские газеты.

В них было прекрасно описано, как страна принимала и хоронила славной памяти сына венгерского народа Ференца Ракоци.

«Не в Турции лежал до сих пор Ракоци, и не в Кашше будет он лежать отныне. Он жил всегда и будет жить в сердцах венгерского народа, продолжая бороться за него».

— Ну вот, видишь, Тамаш, — сказал отец примиренно, как только прочел это вслух.

В газете я нашел еще одно интересное сообщение.

Это была телеграмма:

«Поездка кайзера Вильгельма в Венгрию откладывается.

По сообщениям берлинских газет, предполагаемое посещение кайзером Вильгельмом г. Будапешта отложено на неопределенное время. Согласно полуофициальному сообщению, причиной отсрочки поездки послужило не вполне благополучное состояние здоровья кайзера. Но газета „Крейц-цейтунг“ делает недвусмысленные намеки на то, что кайзер Вильгельм зол на венгерских политиков за слишком громкое чествование памяти Ракоци…»

— Вот немецкая сволочь! — закричал отец, когда я прочел это сообщение. — Ракоци неприятен этой проклятой собаке! Недостаточно, что его убили, он не хочет даже, чтобы его как следует похоронили. Ну, подожди же, немец проклятый!

Газета приводила от себя следующие комментарии к этому сообщению:

«Уже много лет германский кайзер собирается посетить Будапешт, но поездка каждый раз откладывается. Мы опасаемся, что Будапешт так никогда и не увидит кайзера своим гостем».

— Папа, — заметил я, прочитав это добавление, — если кайзер никогда в своей жизни не был еще в Будапеште, то где же и когда он целовал руку Вильме Банфи?

Отец молчал.

Эсе тоже.

Когда показался небольшой лесочек под Берегсасом, тарпинский староста нарушил молчание:

— Я тебе сказал, Йошка, что политика не для честных людей. А сейчас скажу иначе — и этого буду придерживаться — не такая политика нужна нам!

— Имре Ураи — настоящий независимец, — ответил отец, который под политикой понимал главным образом парламентские выборы.

— Имре Ураи — из господ, — сказал Эсе.

— Тамаш, Тамаш! — сказал отец, схватив руку Эсе. — Я тебя не узнаю. Не забудь, Тамаш, не забудь никогда, что преданный человек остается верным своему знамени, которому он присягал, если даже древком этого знамени его ударили по голове!

Когда мы прибыли домой, отец снял со стены портрет немецкого властителя. Снял и порвал. Остатки его он бросил в уборную.

На другой день он купил портрет Ракоци и повесил его на то место, где раньше висел портрет Вильгельма.

— Отец, — сказал я, — по-моему, портрет Ференца Ракоци не следовало бы вешать на место немецкого кайзера.

Отец задумался.

— Я повесил портрет Ракоци не на место портрета кайзера, — сказал он с особым ударением, — а рядом с портретом Гарибальди. Там ему место.

Сбор винограда

Боюсь, что тот, кто не жил в Берегсасе, не понимает, что такое сбор винограда, а может быть, не знает даже, бедняга, что такое виноград.

Местная газета «Берег» в своей ежегодно повторяемой передовой статье писала, что «сбор винограда — это праздник плодородия».

Это была правда. Но сбор винограда означает еще больше.

По этому поводу уксусный фабрикант говорил так: «Наконец-то после большой работы получишь деньги!»

Это тоже правда. Сбор винограда очень многим приносит деньги. Но отнюдь не тем, кто много работает.

По утверждению дяди Фэчке, на этом прекраснейшем празднике исчезают различия между богатым и бедным, умным и глупым — в это время все одинаково пьяны.

С некоторыми оговорками можно признать, что дядя Фэчке был тоже прав. Но сбор винограда — это не просто праздник.

«Это трехдневные каникулы», — говорили школьники.

Тоже верно. Сбор винограда означает для школьников трехдневный перерыв, — но если бы только это…

Сбор винограда в Берегсасе длится три дня.

Первого, второго и третьего октября школы закрыты, и — хотя не официально, но фактически — ни городские, ни комитатские учреждения в эти дни не работают и даже суды не заседают. Город пуст. Все живое вне города, в горах.

Работающие на виноградниках, в большинстве случаев девушки и женщины, срезают большими ножницами виноград и складывают кисти в большие корзины.

— Пойте! — приказывает время от времени скупой хозяин виноградника.

Это необходимо. Потому что тот, кто поет, не может есть. Половина работающих женщин и девушек, подчиняясь приказу, поет. Другая половина ест. Затем обе группы меняются ролями.

Женщины и девушки срезают виноград и укладывают его в корзины. Полные корзины забирают мужчины и на плечах уносят туда, где стоят толстопузые кадки. Из множества этих корзин заполняется кадка.

Скупой хозяин насыпает на верх полных кадок песок или золу, чтобы никто не мог оттуда есть. Рабочие смеются про себя: «Кто же станет есть виноград там, где можно пить!»

Отобранный виноград сбрасывают в прессовальные машины. В одну машину — темно-зеленый и желто-зеленый, в другую — розовый и «Изабеллу».

Из машины течет сок.

Его аромат напоминает запах меда. Может быть, потому так много вокруг него пчел и ос. Но не только медом пахнет сок, к запаху его примешивается также запах переспелой груши и увядшей чайной розы.