Карпатская рапсодия - [24]

Дирекция завода поместила всех в одном деревянном бараке. Насколько я мог судить, словаки были людьми. Они ели, пили, разговаривали, как и сойвинцы, хотя, правда, говорили на другом языке и ели еще меньше, чем сойвинцы. Одежда у них была такая же выцветшая, как и у русин, только на талии они носили широкие кожаные кушаки, а на ногах кожаные сандалии. Словаки с утра до вечера работали на постройке, потом стирали, гладили, готовили. Когда темнело, они не зажигали огня, сидели в темноте и пели. Пели они очень грустные, красивые песни.

Работали словаки не хуже других строительных рабочих, но получали часовую оплату на три крейцера меньше, чем венгры, русины и евреи. Сойвинцы смеялись над «дешевыми Яношами».

О словаках шла молва, что, куда бы они ни попадали, у них всегда находились знакомые, друзья, родственники. В одной из их песен поется, что словак, попавший в плен к людоедам, узнал в их вожде своего кума. Словак, направляющийся в рай, узнал в охраняющем вход святом Петре своего дядюшку. Но наши словаки долгое время ни в Сойве, ни в окрестностях не находили ни родных, ни друзей. Они жили так, словно, кроме них, под Карпатами не было ни одного живого человека. Но, несмотря на эту обособленность, они все-таки познакомились с условиями жизни в Сойве. Выяснилось это, когда их десятник Шафраник встретился с поленским трактирщиком Федором Гагатко. В нем он узнал закадычного друга. Шафраник и Гагатко двенадцать лет назад ездили по Америке с руководимым трансильванским румыном Тинеску бродячим цирком, где выступали в роли венгерских гусар.

Эта профессия была довольно доходная. Но желудок Гагатко не выдержал. Аттракцион, в котором выступали венгерские гусары Тимеску, состоял главным образом из того, что они ели сырую конину, лежавшую некоторое время под седлом. Это мог выдержать не каждый желудок.

Например, желудок Гагатко не выдержал. Гагатко ушел на цирка и поступил секретарем к проповеднику баптистов.

Увидев своего старого товарища, Гагатко был вне себя от радости. Он поручил подачу напитков жене, а сам повел беседу с Шафраником о «добрых старых временах».

Он прибавил по американскому обычаю к напиткам содовую воду. У этой, разбавленной содой анисовой водки, которую Гагатко громко величал «виски», был отвратительный вкус, но она напоминала Америку, если не по вкусу, то хотя бы по способу приготовления.

После того как бывшие «гусары» рассказали друг другу на английском языке о своих приключениях за последние десять лет, Шафраник, порядком уже выпив, перешел к вопросу, волновавшему его больше всего:

— Скажи мне, my frend, почему в Сойве евреев называют венграми?

— Потому что в Сойве венгры только вместе с евреями составляют большинство.

— Понял. Точно так же, как в Кашше. Теперь только еще одно. Что венгры считают евреев венграми — это уже понятно. Но вот почему сами евреи называют себя венграми?

— Ну и вопрос! Если еврей считает себя евреем, то сосед называет его уже «вонючим евреем». А если он будет считать себя венгром, то сможет называть своего соседа «вшивым русином». Но почему тебя так интересуют евреи?

— Я скажу тебе, — после короткого раздумья сказал Шафраник. — Дело в том, my frend, — продолжал он шепотом, — что мы, словаки, получаем часовую оплату на два крейцера меньше, чем русинские, венгерские и еврейские рабочие. Я знаю еще по Америке, что кто-нибудь должен обязательно получать меньше, чем остальные. Будь это негр, будь это еврей или словак. Теперь я ломаю себе голову вот над чем: как можно было бы сделать так, — ты пойми меня хорошенько, — как бы нам сделать так, чтобы словак получал столько же, сколько венгр, а еврей получал бы меньше? Ведь заводу безразлично, кто будет «дешевым Яношем», но нам, словакам, это не все равно.

Пока Шафраник ломал себе голову над тем, как можно было бы уравнять заработок венгерского и словацкого рабочего, дирекция завода сумела разрешить этот вопрос. Правда, не совсем так, как думал Шафраник: она не словакам повысила плату на два крейцера, а понизила ее венграм, евреям и русинам.

Сойвинцы ужасно возмутились. Но ненависть их обратилась не на дирекцию завода, а на словаков, которые, дескать, понизили их заработок.

— Погодите ужо, негодяи!

— Перебить надо этих мерзавцев!

— Таких и укокошить-то не грех! Ведь словак не человек.

Сойвинцы легко относились к подобным вопросам. Они единодушно решили, что надо «проучить словаков». В этой воспитательной работе охотно приняли бы участие все сойвинские рабочие, но разум подсказал им, что нужно самоограничиться. Если бы в «воспитании» словаков приняли участие и русины, то вмешался бы вицеишпан и арестовал нападающих. Возможно, он вмешается и в том случае, если венгры изобьют словаков своими силами. Но такое вмешательство будет неопасно: вицеишпан арестует не нападающих, а тех, на кого напали. Поэтому все согласились на том, что словаков будут бить венгры и в этой «работе» могут участвовать только один-два еврея. Такие евреи, которых все считают венграми.

В субботу вечером, после выплаты заработной платы, в корчме было шумно.

Было выпито много водки и вина.