Карнавал короля Иеронима - [32]

Молодой человек как будто угадал его мысль:

— Вас, может быть, удивляет, что я знаю, кто вы, но мне случайно указали вас и назвали вашу фамилию. Теперь позвольте мне представиться: меня зовут Вильке, я служу в бюро у барона де Бонгара. Очень рад, что представился случай ближе познакомиться с вами. Я пришел сюда, чтобы немного развлечься и выпить стакан вина, если найдется товарищ… Кстати, получены хорошие вести из Испании. Восстание подавлено. Генерал Дюпон навел спокойствие и порядок в Толедо, а там сторонники освобождения устроили было костры и виселицы и грабили богатых под тем предлогом, что они друзья французов. Вот вам и свобода!

Вильке говорил с воодушевлением, но глаза сохраняли то же безучастное, холодное выражение.

— Все несчастье, — продолжал он, — что Испания досталась австрийскому дому! Если бы страной управлял французский принц, то она достигла бы высшего блеска и процветания…

Эта политическая мудрость в устах двадцатилетнего юноши была комична, так как производила впечатление заученного урока, и показалась Герману подозрительной. Он не знал, что ответить молодому дипломату и как избавиться от его общества. На его счастье в нескольких шагах от них начался горячий спор между двумя унтер-офицерами, сидевшими за бутылкой вина. Оказалось, что оба ухаживали за генеральской горничной, которая, по-видимому, поощряла одинаково обоих поклонников, в надежде окончательно покорить кого-либо из них.

Вильке внимательно слушал спорящих, затем ловко вмешался в разговор и какой-то двусмысленной шуткой рассмешил обоих соперников, так что они с хохотом предложили ему стакан вина.

Герман воспользовался этой минутой, чтобы незаметно выбраться из залы. Он вышел на большую дорогу и направился к «Sans-Souci», так как хотел послушать игру арфистки, которая издали показалась ему недурной. Он вошел в сад и, пройдя главную аллею, увидел у одной палатки даму с двумя детьми, игравшими в мяч. Это была баронесса Рейнгард, которую он встречал на музыкальных вечерах у капельмейстера. Она приветливо поздоровалась с ним и представила своему мужу, сидевшему в палатке с книгой в руках, который тотчас же пригласил его сесть на соседнюю скамейку. Герман чувствовал себя смущенным в присутствии этого человека, занимавшего в Касселе важный пост французского посланника, тем более что он произвел на него сильное впечатление своей внушительной наружностью.

Барон Рейнгард пользовался большой известностью как дипломат. История его жизни была весьма интересна. Сын небогатого пастора в Вюртемберге, он изучал богословие в Тюбингенском университете, был домашним учителем в доме одного богатого купца, затем приехал в Париж, где получил место в министерстве иностранных дел. В начале революции он был назначен посланником в Гамбург и Флоренцию; во время директории занимал пост министра иностранных дел, пока его не заменил Талейран. Отсюда он отправился в Берн в качестве уполномоченного посланника, а вскоре после того Наполеон послал его в Яссы, где Рейнгард был захвачен в плен русскими и побывал в разных местах империи. Наконец он был освобожден, и Наполеон, который его ненавидел, но считал не лишним воспользоваться его услугами, дал ему титул барона и назначил своим посланником в Кассель.

Рейнгард был человек высокого роста, худощавый, с желтоватым цветом лица, волосы его были напудрены, на ногах башмаки с пряжками и чулки, что придавало ему вид старого маркиза.

— Жена сообщила мне, — сказал он, — что вы знаток музыки и прекрасно поете, но что это не мешает вам заниматься философией. Я также имею о ней некоторое понятие, но всего больше знаком с Кантом, даже хотел в извлечении переводить его на французский язык. Теперь, конечно, я не имею достаточно досуга, чтобы заниматься этим, и в свободное время читаю Гете и других поэтов.

— Особенно Гете! — заметила баронесса. — Вы видите у него в руках «Германа и Даротею».

— Мы познакомились с Гете в прошлое лето. Он был тогда в Карлсбаде, и много толковал со мной о своей теории цветов, которая так увлекала его. Вы никогда не встречали его?

— К несчастью, нет! — воскликнул Герман с таким искренним сожалением, что барон улыбнулся, и так как молодой соотечественник произвел на него приятное впечатление своей наружностью и приличными манерами, то он спросил его, чем он занимается и что намерен делать?

— Насколько мне известно со слов Луизы Рейхардт, — заметила с улыбкой баронесса, — политика всего меньше занимает господина доктора.

— Действительно, — сказал Герман, — до сих пор она мало интересовала меня, и причина этого вполне понятна. Отец мой, прусский уроженец, слишком любил французский язык и литературу, чтобы сделаться врагом французов. В семейном кругу он никогда не говорил о политике, так что друзья считали его совершенно индифферентным к ней. Затем науки, которыми я занимался: философия, древняя литература, а равно поэзия и музыка — не имеют ничего общего с политикой. Но в последнее время ход политических событий начинает все более и более занимать меня, внутренняя сила национальных идей Германии и патриотизм, воодушевляющий ее представителей, получают особенное значение ввиду военного преобладания французов. Духовное единение обеих наций или, так сказать, слияние двух враждебных элементов может совершиться только на научной почве и привести к важным последствиям…