Карнавал - [18]

– Нет! – возмутилась Одноклеточная. – Доктор Лист гений, он тебя спас. Теперь все зависит только от тебя. Борись за себя. Если ты победишь себя, то ты не будешь желать зла. Ты станешь таким, как все.

– Неправильно, – сказал Муся, – победив себя, я сам же и проиграю. Скажи, почему ты сегодня без сережек?

– Ты откусил мне вчера кусок уха. Тебе так захотелось. Теперь я никогда не смогу носить сережки.

– А зачем тебе их носить?

– Потому что я женщина.

– Теперь ты говоришь непонятно.

– Ну как же? – удивилась Одноклеточная. – Все люди делятся на мужчин и женщин.

– А они делятся во взрослом состоянии? – спросил Муся.

– Нет, во взрослом состоянии они наоборот… – сказала Одноклеточная и от смущения не смогла продолжить фразу.

– Как – наоборот, соединяются?

– Просто я женщина, а ты мужчина.

– Почему?

– Потому что людей так создал Бог. Или природа.

– Нет, Бог лучше, – резонно заметил Муся, – а сам он делился или соединялся?

– Он един и всегда был един.

– Тогда с нами он что-то напутал. Но я не понял, в чем разница.

– Понимаешь, это сложно объяснить. Женщины слабые, а мужчины сильные. Женщины красивые и носят сережки, а мужчины должны быть умные. Мужчины любят женщин, а женщины любят, чтобы их любили. И главное, мужчины должны защищать женщин, иначе они не настоящие мужчины.

– Да, сказал Муся, – сейчас ты говоришь правду. Я вспомнил свой первый сон. Я шел за тобой для того, чтобы тебя защищать, потому что ты была женщина. Я помню твой дом, помню тебя, когда ты включила свет.

– Когда я выключала свет, меня не было видно, – сказала Одноклеточная.

– Нет, я тебя видел. Тебя освещали фонари. Ты часто сидела у окна в темной комнате. А я стоял, чтобы тебя защитить. А теперь я хочу тебя убить. Помоги мне.

Одноклеточная протянула руку.

– Вот тебе моя рука. Постарайся не сделать мне больно. Защищай меня. Видишь, моя рука слабая и хрупкая. Чего тебе хочется?

Муся потянул за мизинец.

– Мне хочется оторвать этот палец. Почему он не щелкает?

– Сдерживай себя, иначе ты никогда не станешь человеком.

Он слегка сжал ее руку в своей.

– Странно, – сказал он, – я чувствую твою руку, как свою. Будто бы ты продолжение меня. И мне не хочется отпускать твою руку, но я не знаю, чего мне хочется. Почему все так сложно?

Она приподняла ладонь. Его рука приподнялась тоже, как намагниченная. Одноклеточная почувствовала, что ее рука тоже хочет двигаться за чужой рукой. Муся перевернул ладонь, и ее ладонь перевернулась тоже. Ладони вели себя как две влюбленных рыбки в аквариуме, они забыли о том, что кому-то принадлежат.

– Так иногда бывает, – сказала она, – это значит, что сейчас ты победил себя. Тебе ведь приятно держать меня за руку?

– Да.

– И тебе хочется меня защищать?

– Да.

– Значит, ты выздоровел. Ты думаешь и чувствуешь, как настоящий человек, как настоящий мужчина.

Она отобрала свою руку. Вначале это было невыносимо больно, долю секунды, потом – будто вынуть голову з пасти льва.

– Зачем ты это сделала? – спросил Муся.

– Я должна идти.

– Но мне нужно тебя защищать.

– Ты обязательно будешь меня защищать, но потом, когда ты станешь совсем здоровым.

– Ты придешь еще?

– Я буду приходить каждый день.

– А я буду приходить каждую ночь.

Она снова покраснела.

– Может, и будешь приходить, но потом. А пока я разрешаю тебе приходить только во сне. Во сне можешь приходить каждую ночь. А сам ты будешь здесь.

– Я не останусь здесь, – сказал Муся, – жди меня сегодня ночью, я обязательно приду.

– Я не открываю двери по ночам.

– А я не боюсь запертых дверей. Сегодня ночью я приду к тебе, и ты снова дашь мне свою руку. А если не дашь, то я не стану тебя защищать. Я тебя убью, если ты не настоящая женщина.

Он вдруг побледнел и закрыл глаза. Его лицо неуловимо меняло выражение. Мимика напоминала человеческую, но человеческой не была. Это пугало, как близкий и неожиданный раскат грома. Когда он открыл глаза, это были глаза другого человека.

– До свидания, – сказала Одноклеточная, теперь уже по-настоящему испугавшись. Она взглянула на наручники и на стальную стойку, но почему-то не смогла успокоиться. В холле она встретила двух охранников, но это ее тоже не успокоило. До самого вечера ее сердце билось быстрыми толч­ками, и в этих толчках был не только страх.

9

В зверином мире побеждает самый сильный.

В человеческом зверинце – самый жестокий.

В человеческом мире – самый милосердный.

Но самый милосердный, попав в человеческий зверинец, погибает так же, как самый жестокий в клетке со львами – его разрывают непобежденным.

До конца дежурства оставалось шесть часов. Охранники в холле убивали время каждый своим способом: первый, большеносый и с деревенским выражением лица, в четвертый раз перечитывал эротические анекдоты, уже почти не смеясь и тщетно стараясь найти соль во втором анекдоте с конца на третьей странице; второй, бледный и худой, очень напоминающий студента-цареубийцу, ходил взад-вперед и кусал губы. Они совсем не разговаривали из-за несходства мнений по всем кардинальным вопросам жизни.

Большеносый был одет в черный свитер с блестками и в форменные брюки охранников порядка. На свитере золотыми буквами было вышито «2001», но никто не знал, что эти цифры означают. Он вертел две железных бляхи в руках, бляхи ерзали одна по другой и издавали противный скрип. Огромный нос, выпуклый во всех направлениях, но не кожистый, а костяной, прекрасно сочетался на его лице с красными половинками щек (нижние половинки щек были бледными), со следами прыщей, со ртом, который не закрывался, хотя не говорил и не ел, но все же выражал все возможные и почти невозможные эмоции. Но самой интересной деталью на этом лице был не большой нос (и зубы, подобранные по размеру), а выражение глаз – победное выражение деревенского Дон Жуана, привыкшего гулять по самой широкой улице села и смотреть снисходительно, как девки выскакивают из-за плетней и спешат наперегонки, чтобы броситься ему на шею К концу улицы он так обвешан девками, что напоминает виноградную гроздь – ему становится тяжеловато, он сбрасывает девок на обочину и снова идет по самой широкой улице, но уже в обратном направлении, и снова из-за плетней выскакивают девки: оказывается, кое-кто еще за плетнями остался. Для городских девок он был не столь соблазнителен – городские меньше любят белобрысых.