Карма - [27]

Все затихают, молчит и она. Но она гораздо чище их всех.

Богиня

Амма спрашивает, как мы сходили.

(Ну что тут сказать? Не описывать же переполох, поднимавшийся всюду, где появлялась Майя. Не рассказывать же, как краснели и отворачивались мужчины. Как преклоняли дрожащие колени старики. А дети хватали ее за руки и называли Лакшми[24]. Одна женщина напустилась на нее с проклятиями, грозно звеня браслетами. А что я? А я просто следовал за ней, как жалкий влюбленный слуга.)

Отлично, амма. Платка она с головы не снимала.

(Я даже почти обрадовался Хари. Быть рядом с Майей – все равно что отдаться течению сна. Время останавливается. Не слышно ничего, кроме ее дыхания. Все, что я хочу услышать, – это ее голос.

Ну и улыбочка у тебя, Сандип, – сказал Хари, пихнув меня в плечо у прилавка с зелеными манго. – Мне что, сказать Теджаль, что ты совсем ее забыл?)

Сандип! Проснись! Я к тебе обращаюсь!

Что такое, амма?

Ты спишь стоя! Я спрашиваю, Майя себе что-нибудь купила? Ведь Парвати дала ей каких-то денег.

Она купила детям сладостей.

Транжира.

И цветов для твоего алтаря. Бархатцев.

Подслушано в спальне

Девчонку ничем не проймешь. Какая-то она бесчувственная. Парвати ошиблась. Она не может иметь отношения к сикхам. Бариндра, ты же знаешь, сколько от них шуму. Они такие несдержанные. Сердятся, кричат, ругаются, но не плачут.

Мина, две недели их травят, как зверей на охоте!

Знаю, знаю! Но я не про нынешние беды говорю. А про их характер.

Для них очень много значит их вера. Поэтому и страсти в них много. Но что вспыльчивые и несдержанные – я бы не сказал.

Может, ты и прав. Покушение они готовили хладнокровно. Но как ты думаешь, история будет благодарна сикхам за то, что он избавили Индию от Индиры Ганди?

И за то, что расчистили дорогу Радживу? Который теперь именем убитой матери сможет все что угодно творить? Помнишь, было чрезвычайное положение? Говорят, он тогда ловил мусульман и отрезал им яйца.

Муж! Не говори при мне про эти ужасы!

Про них надо говорить, Мина. Чтобы не забывать о свободах, которые она у нас украла.

То есть, по-твоему, она получила по заслугам? Потому что сама запросто убивала, когда ей это было нужно?

Нет, не считаю. Никакое убийство оправдать нельзя. А когда другие оправдывают, нельзя делать вид, будто тебя это не касается. Бог даровал нам жизнь. Наш долг – жизнь защищать. И никакой разницы, свою или чью-то еще.

Но какой ценой?

Если нужно, то не жалея себя. Иначе выйдет пустое кривляние.

Ночь

Майя снова подпрыгивает на кровати. Веревки стонут в ночи, как побитая зверюшка.

Как и прошлой ночью, я стремглав поднимаюсь наверх и отбрасываю занавесь.

Майя, у меня идея.

Я подтаскиваю к стенке мешки с рисом и сооружаю из них удобную горку. Отвесив поклон (чересчур глубокий!), приглашаю Майю подняться на нее. Она поднимается и наверху сторонится, чтобы и мне хватило места.

Я знаю, что нельзя, но все равно залезаю. (Даже не хочется думать, что будет, если нас застукает амма!)

Мы вместе смотрим на чистое небо пустыни. Под черным звездчатым куполом в неверном свете луны проступает силуэт стен и башен Золотой крепости.

По этим стенам гуляли царевны, – говорю я шепотом. – Завтра я тебя туда отведу.

Майя вздыхает. Я чувствую тепло ее дыхания у себя на плече. А по спине при этом пробегает озноб.

Черт побери. Я пропал.

Я вещаю про камни

Все эти лимонно-желтые камни добыты в одной огромной каменоломне. Чтобы доставить их сюда, понадобилось десять тысяч верблюдов.

(Туристам нравятся большие круглые числа.)

Целых пятьдесят лет караваны с камнем ходили через пустыню. Их путь усеян скелетами животных, павших под тяжестью неподъемной ноши.

(Невинные жертвы пользуются спросом.)

Говорят, та каменоломня существует до сих пор. Ее разверстые глубины манят путешественников, воров и тайных любовников.

(Опасность, тайна, беззаконная любовная связь.)

Майе неинтересно. Она вполуха слушает монолог, который я сотни раз до того произносил за пять рупий. (Я беру дорого, но оно того стоит.) И смотрит на далекий, смазанный, как лента дыма, горизонт.

Я продолжаю говорить, чтобы между нами не повисло молчание.

История Джайсалмера, как и любого другого города-крепости, полна жестокостей. Защитники его стен лили на головы врагам кипящую воду. Когда неприятель врывался в город, женщины и дети совершали самоубийство. Принимали яд под названием хатахат. И умирали в муках, зато быстро. Все лучше, чем попасть в рабство.

(А теперь хорошо бы подробностей.)

Но больше всего мне нравится один эпизод из тринадцатого века. Джайсалмер должен был вот-вот пасть к ногам делийского султана. Мужчины города в шафрановых одеяниях выехали из ворот навстречу врагу и неминуемой гибели. Женщины смотрели на них с крепостных стен. Их юбки и сари развевались на ветру. Руками женщины судорожно сжимали камни парапета. Так крепко, что в кровь раздирали кожу на ладонях. Кровь пачкала им кожу и шелк их одежд. Они ходили взад-вперед по стенам, пока внизу от рук врага гибли мужчины. Их мужья. Отцы. Сыновья.

Я встаю на колени, чтобы показать Майе место, где стерты камни. Дотронься, и увидишь, какие отметины оставляет скорбь. Этот желоб в камнях протоптали убитые горем женщины. Видишь его?