Карл, герцог - [3]

Девица бухнулась на колени, принялась ловить край изабеллиного платья, просить прощения за себя и за отца, а когда наконец удалось её унять, выяснилось, что Клодель собирает пожитки, чтобы завтра уехать прочь из Дижона.

– Вот как? – улыбнулась Изабелла, мед с молоком.

5

– Руку! – потребовала Изабелла у трясущегося Клоделя.

– Теперь Вашу, монсеньор, – обратилась она к Филиппу.

Большая комната, жмущиеся по углам домочадцы, хмурые солдаты герцога. На столе – свечи и две ладони. Герцога и пивовара.

Не меньше десяти минут Изабелла молча изучала линии и бугры. Потом, к сто первому за день удивлению-недоумению-раздражению Филиппа, облегченно вздохнула. Вслед за нею облегченно вздохнул Клодель, мокрый как мышь. Он поторопился.

– Собирайся. Ты пойдешь с нами, – сказала Изабелла Клоделю. И посмотрела на Филиппа так, что тот почел за лучшее не перечить.

6

На следующее утро герцог Филипп, известный своим принципиальным неприятием суеверий, на удивление всему Дижону издал грозный указ. Всякий, кто войдет в сношение с цыганом, кто позволит ему беспрепятственно гадать по линиям своей руки или любым иным образом, подлежит смертной казни вместе со злоумышляющим цыганом.

В подкрепление своего указа и в назидание всем жителям Дижона герцог Филипп приказал повесить за городской стеной знаменитого пивовара Клоделя, который впал в тяжелый грех суеверия и вместо наставлений матери нашей Святой Церкви предпочел сомнительные прорицания язычников.

– Нет, я всё-таки не понимаю, к чему эта бессмысленная жестокость, – вздохнул герцог, когда довольная Изабелла вернулась с казни.

Филипп издал указ против цыган и гаданий только потому, что Изабелла этой ночью пригрозила ему полным и конечным отлучением от супружеского ложа, причем поклялась принести свой обет безбрачия не где-нибудь, а на алтаре собора святого Петра в Риме.

– Я тебе ещё раз повторяю, дорогой, – устало сказала Изабелла. – Если ты хочешь иметь наследника, не задавай никаких вопросов и ничему не удивляйся. Я всё объясню потом.

Она помолчала, потупив взор, и добавила:

– Я очень люблю тебя, потому что ты добрый. Это хорошо звучит, правда – Филипп Добрый?

Филипп был подкуплен её словами. Поэтому он не удивлялся, когда над местом, где повесили Клоделя, возвели громоздкую оранжерею. Филипп не удивлялся, когда оказалось, что он должен выделить сотню лучших лучников для охраны оранжереи, в которую не будут пускать никого, кроме двух фламандских цветоводов и лично Изабеллы.

И, следуя благоприобретенной инерции, Филипп не удивился, когда через три месяца Изабелла заявила, что ей необходимо предпринять новое паломничество в Сантьяго-де-Компостела.

Стоило кортежу Изабеллы скрыться среди дожелта испитых июльским солнцем нив, как Филипп направился к таинственной оранжерее, собственным именем разогнал лучников и ворвался внутрь.

Ничего особенного. Пень спиленного дуба, на котором (ещё одна прихоть Изабеллы) был повешен несчастный Клодель. Множество свежевыращенных папоротников, образующих семь концентрических окружностей вокруг пустой полянки семи шагов в поперечнике. В центре – метровой глубины яма, где ещё извиваются половинки перерезанного лопатой надвое дождевого червя.

7

Изабелла возвратилась вместе с последними погожими ноябрьскими днями. Она ещё больше построжела, но и заметно похорошела. По крайней мере, так показалось Филиппу, который во время её паломничества не был ни с одной женщиной (во что сам впоследствии отказывался верить; так, уже на смертном одре ему примерещилось, что именно в ту осень он распутничал напропалую в Аррасе и именно тогда сотворил Антуана и Бодуэна.)

Изабелла привезла из своего путешествия серебряную чашу с пространным латинским девизом и флакон из безвестного дымчато-серого минерала. Во флаконе была душистая густая жидкость, в чаше – пустота. На вопрос Филиппа о генезисе сих примечательных предметов герцогиня уклончиво ответила, что мир не без добрых людей.

Истосковавшийся Филипп был допущен Изабеллой к ложу только под утро, ибо, как сообщила ему вечером герцогиня, мягко, но непреклонно отстраняясь от поцелуя, «добрые дела вершатся отнюдь не в полночь, но после третьих петухов, монсеньор». Изабелла, одетая в целомудренное льняное платье времен первого крестового похода, протянула Филиппу давешнюю серебряную чашу – тяжелую, теплую, пахучую – и прошептала: «Пейте половину». В чаше было терпкое красное вино с ароматом жидкости из дымчато-серого флакона. Филипп выпил. Вторую половину выпила Изабелла.

8

Вот такое случалось в жизни Филиппа действительно один раз.

9

Через месяц румяная от мороза и смущения Изабелла сообщила Филиппу, что она, кажется, беременна. После всех «Не может быть!», «Повтори ещё раз», «Я-люблю-тебя-люблю-тебя-я-тебя-безумно-люблю» Филипп подцепил на мизинец нечаянную слезу и севшим голосом попросил:

– Теперь расскажи мне то, чего я жду уже полгода.

– Нет, – твердо ответила Изабелла. – Ещё не время.

Когда спустя восемь месяцев, на излёте лета 1433 года, младенец мужеского пола был омыт в купели и крещён Карлом в честь несравненного Шарлемана, Филипп, пьяный вдрабадан от счастья, вина, бессчетных поздравлений и фимиама, подхватил на руки полегчавшую на десять фунтов (казалось – на сто) Изабеллу и прошептал: «Расскажи, расскажи, расскажи…»