Карфаген смеется - [19]

– Этот бедный человек… – сказала Леда. – Полагаю, вы слышали его историю.

– Я слышал тысячи таких историй. Этот бедный человек в лучшем случае оппортунист. Я пытаюсь отделаться от него с прошлой ночи.

– Он одинок.

Ее охватил приступ филосемитизма, столь распространенного у романтичных немецких женщин того поколения. Я не захотел расстраивать баронессу и промолчал. Вполне возможно, подумал я, что в жилах предков ее мужа текла и левантинская кровь.

– Он утомителен.

Я закончил самолетик и вручил его Китти. Девочка тотчас отпустила его на волю ветра. Самолетик исчез с другой стороны мостика, и Китти бросилась в погоню за ним.

Леда рассмеялась:

– Сегодня ты, верно, не в духе. Я обидела тебя?

Я едва не обезумел от смеси похоти и гнева.

– Нисколько! – с энтузиазмом заверил я баронессу и вдохнул соленый воздух. – Если тебе кажется, что я в дурном настроении, то лишь потому, что слишком долго был вдали от тебя.

Баронесса зарделась, она была одновременно и удивлена, и польщена. Она затаила дыхание.

– Мне бы хотелось, чтобы ты попытался быть вежливым с господином Герниковым. Все на этом корабле пренебрежительно обходятся с ним. Он был очень болен. И он потерял всю свою семью…

Я сдержался.

– Он знал моего покойного мужа. Они иногда вместе вели дела. Он был тогда очень влиятелен. Финансист. У него до сих пор еще есть немалые интересы за границей. Возможно, он окажется полезным, когда твоя миссия закончится, и поддержит некоторые из твоих изобретений. – Она накрыла колени пледом и придержала его рукой.

Я просто не мог поверить, что она не понимала, что еврейские деньги все портят. Лучшие из человеческих побуждений были испорчены еврейскими деньгами и всегда служили в угоду Сиону. Как она могла стать свидетельницей погружения России в пучину хаоса и варварства и до сих пор не понять основной причины случившегося? Как и многие женщины, она слишком уж полагалась на личные чувства к отдельным людям. Вероятно, Герников, который очаровал ее, сам по себе не был злодеем. Но он представлял силы, угрожавшие нашей христианской цивилизации. Я не видел смысла в том, чтобы просто нападать на такого человека. Я никогда не одобрял концентрационные лагеря и погромы, и все же для подобных действий существовали серьезные основания.

И были причины с подозрением относиться к любому улыбчивому еврею, который протягивал ближнему мешок с серебром. Где он взял свое серебро? Спросите Иуду. Может, с его губ неожиданно сорвался бы правдивый ответ? Неужели он мог бы все рассказать, если бы нашел человека, который сделал то же самое, что и он?

– У меня нет ни малейшего желания быть грубым, – сказал я Леде. – Все, что я хотел объяснить, – у меня с ним мало общего, и я не намерен становиться его ближайшим другом!

– Ты такой же сноб, как и остальные, – сказала она. – Это невероятно.

Поначалу я не хотел отвечать. Потом мне пришло в голову, что следует рассказать ей, как меня предал еврей и как я едва не лишился жизни. Я уже собирался заговорить, и тут баронесса улыбнулась мне.

– Что ж, – сказала она, подводя итог, – он приличный, доброжелательный человек. Как чудесен яркий свет после всей этой ужасной серости. – Она коснулась моей руки, небрежно разглядывая проходивших мимо двух маленьких смешных старух. Ее лицо приблизилось к моему. – Думаю, что сексуальная неудовлетворенность делает тебя раздражительным.

Я старался казаться веселым. Я улыбнулся. Солнце на миг коснулось волн и обратило воду в серебро.

– Трудно разгадать эту забавную шараду.

– А твоя миссис Корнелиус? Она возмущена? – Теплота ее тона не сочеталась с вопросом.

– Она ничего не знает.

– Я в этом сомневаюсь. Однако юный мистер Брэгг занимает почти все ее внимание.

Я возразил, слегка обидевшись на это замечание:

– Она уже не считает его общество приятным.

Я рассказал ей о сделке, которую мы заключили с миссис Корнелиус, о том, как моя спутница намеревалась встретиться со своим французом, едва только мы достигнем Константинополя. Я заподозрил баронессу в ревности. Она каким-то образом – все женщины способны на такое – разгадала мои чувства к миссис Корнелиус и теперь пыталась выведать все у меня. Я оставался настороже, даже когда она загадочно произнесла:

– Выходит, у тебя есть чудесное свойство: ты не замечаешь определенных вещей, мой дорогой. Ты все-таки не совсем невинен. Я преклоняюсь перед могуществом твоего воображения.

Это меня озадачило:

– Никак не могу обнаружить связь между своим воображением, которое многие хвалили, и невинностью, которую с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, замечали очень немногие.

Я не мог понять, почему баронесса едва не рассмеялась, хотя то, что она больше не возвращалась к разговору о миссис Корнелиус, меня успокоило.

– О, я знаю, что ты повидал в жизни намного больше меня. – Она сделала жест, выражавший преувеличенное уважение. – И ты почти во всех отношениях образованнее меня. Пожалуй, единственный твой недостаток, который я могу обнаружить, в том, что ты – мужчина.

Я предпочитал не отвечать на ее таинственные намеки. Всякий раз, когда женщина начинает с волнением говорить о тайном женском знании, лучше не обращать внимания на ее слова. Она бормочет заклинания, которые имеют значение только для нее самой (если в них вообще есть смысл). То, что женщина не может облечь в слова, она глубокомысленно именует «известным только женщинам». Таким образом в споре она сбивает с толку своего оппонента-мужчину, получая преимущество, а он задается вопросом, что же это такое – то, чего не может постичь его бедный, нечувствительный мужской мозг. Меня подобные уловки зачастую озадачивали. Я справлялся с ними, используя лишь свои выдающиеся интеллектуальные способности. Иначе почему очень многие женщины любили меня и восторгались мной? Они быстро начинают уважать мужчин, которые избегают их маленьких ловушек. Жизнь – непрерывное состязание (возможно, именно это имел в виду Герников). Нам следует всегда помнить об осторожности, особенно в тех случаях, когда мы сталкиваемся с людьми, утверждающими, что они принимают наши интересы близко к сердцу. Никто не уважает женскую интуицию больше меня, но иногда женщины уделяют слишком много внимания самым простым случайностям. Так произошло с моей баронессой. Страстно увлекшись мной, она предположила, что все женщины вокруг пытаются затащить меня в постель. Меня удивляло ее любопытство, но я тревожился, что оно может превратиться в ту сводящую с ума женскую ревность, которая как минимум неудобна и часто очень опасна. Днем мы занимались любовью, как обычно, все вокруг пропиталось выделениями наших тел, пока мы не стали пахнуть, по выражению баронессы, «как кошки в жару». К тому времени я уже почти пообещал ей уделить по крайней мере несколько дней в Константинополе, и она томилась в ожидании: