Караван в Хиву - [27]

Данила в эту минуту держал на коленях раскрытую путевую книгу. Возвращение Кононова заставило его быстро закончить описание минувшей ночи.

– И мне, Григорий, боязно – вовсе ушли разбойники или вновь нагрянут другой какой-нибудь ночью? – Данила встал с тюка, на котором сидел. – Надо спешить нам. В степи мы заранее сможем приметить опасность и изготовиться к сражению, нежели здесь, когда со всех сторон укрыты непроглядными зарослями. Беда купцам в степях, брат Григорий, потому как злое ремесло не всех воров на рею занесло… – И распорядился спешно вьючиться.

С первыми лучами солнца караван покинул ненадежное пристанище на берегу реки Белосоленой, оставив в примятой траве у колодцев несколько десятков изломанных киргизских стрел и более десятка остывших уже трупов коней: разбойники своих побитых сотоварищей успели похватать в седла и увезти неведомо куда.

Данила, задумчиво покачивая головой в такт размеренному конскому шагу, с тревогой размышлял о судьбе каравана: «Теперь только и смотреть нам в оба глаза – разбойники из любой заросли могут ударить в копья! Добро сделал Кононов, что казаков попарно разослал в разные стороны для упреждения… Выходит так, что весьма разумно поступил и Муртаза Айтов, когда запасался для себя оружием в Оренбурге… А я на него с бранью напустился было».

Данила обернулся, чтобы сказать Айтову об этом, но казанцы ехали в самом хвосте каравана.

«Потом скажу ему, на биваке», – решил Данила и перевел взгляд вперед на степь, укрытую волнистым ковылем.

Но этот день, на удивление караванщикам, прошел спокойно. Для ночлега сделали остановку на голом холме под ветром, благо ветер дул с юга, теплый и успокаивающий. Зато окрестные места просматривались беспрепятственно. Ни оврагов, ни густых зарослей поблизости, только шакалы, сами невидимые во тьме непроглядной ночи, то и дело перекликались между собой до невероятия нудным голодным завыванием. Сон у всех был беспокойным, с частыми сменами в караулах, зато утром, после торопливого завтрака, с облегчением вновь сели на коней; к вечеру, по расчетам Кононова и Аиса Илькина, должны уже дойти до становища хана Нурали. Там их ждет другой посланец губернатора Неплюева – Яков Гуляев. Ему и быть главным посредником от России в переговорах между хивинцами и киргиз-кайсаками.

Петр Чучалов, непривычный к беспокойной кочевой жизни да к тому же последнюю ночь почти не спавший из-за саднившей раны в щеке, с трудом сидел на коне.

– Крепись, казак, – шутил Федор Погорский. – Смотри, как бы не свалиться под копыта. Верблюды затолкут в ковыль, не сыщем и на обратном пути. А то шакалы слопают за милую душу. Им ведь все равно кого жрать – жеребца ли павшего, посланца ли. Не дюже им, правда, много корысти будет от такого худого человека, а все же что-то на зуб попадет. Улов не улов, как говорят на Яике, а обрыбиться надо.

– Вот пущай и грызут тебе второе ухо, – отбурчался Чучалов. Он вскидывал перевязанную белым холстом голову, насилу открывал непослушные веки. Степь простиралась бескрайним морем за спиной, откуда так же широко и неохватно глазу плыли серые северные тучи. Все вокруг было ровно, серо, скучно, лишь иногда над головой появлялся коршун, кружил подолгу, а потом стремительно падал к земле и вновь взмывал к небу без добычи в когтях.

Родион Михайлов, который ехал впереди с братьями Опоркиными, подал вдруг голос тревоги:

– Старшина-а! Верховые на пути!

– Ну вот! – тут же отозвался Федор. – Сказали, бешеных всех перевязали; неправду сказали: одного не связали! Теперь жди беды!

Все невольно привстали в стременах, чтобы лучше видеть.

На дальних холмах, приглаженных за минувшие тысячелетия нескончаемыми ветрами, стояли верховые, человек с двадцать. Степные всадники, освещенные послеобеденным солнцем, приметили среди ковыльных трав купеческий караван и смело пустили коней навстречу.

С Чучалова дремота слетела разом, будто кто со спины окатил его прорубной студеной водой. От страха, что вот сейчас вспыхнет новая стычка с разбойниками, в голову ударила кровь и заломило в висках. «Два раза подряд мало кому еще везло», – мелькнула нехорошая мысль. Петр сильно натянул повод и остановил своего коня в надежде пропустить всех вперед. «Удобнее будет стрелять из-за верблюдов», – решил он. Но остановились и прочие караванщики. Колокольчики на верблюжьих шеях постепенно затихли, будто звонкие птичьи голоса над лесом перед грозой.

– Помилуй, Господь, – прошептал Чучалов и неистово перекрестился. – Теперь гляди, и со спины налетят остальные, – и вынул из приседельных карманов тяжелые длинноствольные пистоли. Рядом не выдержал и закричал Аис Илькин:

– Савсем, однако, сбесился киргизца! Может, шайтан в его душа влез? Смотри, старшина, каждый киргизца длинный соил тащит!

Действительно, в руках у всадников были длинные шесты с петлей на конце для ловли необъезженных коней. Эти соилы применялись степняками и как оружие при конных стычках, чтобы арканить противника и стаскивать его из седла на землю, полупридушенного.

Но Данилу удивило другое – почему ни у кого не видно обнаженных сабель и нацеленных на караван длинных копий? Рукавкин с беспокойством наблюдал за всадниками и за той легкой пылью, которая вилась из-под копыт свежих, не замученных дальней дорогой скакунов. Лицо Данилы слегка побледнело, но держался он перед опасностью с достоинством, без робости: теперь бой возможен только в открытую, грудь в грудь, укрыться негде, и уставшие кони не спасут. Но в таком деле первое слово за Кононовым.