Караван в Хиву - [11]

Под возом, укрывшись старенькими полушубками, лежали рядом и тихо переговаривались Герасим и сивый Пахом. Данила примостился рядом, на тюках с сукном, укрытых плотной дерюжкой от едкой пыли и дождя. Лежал и долго, пока не сомкнул глаза от усталости, все смотрел, как по темному небу бесшумно перекатывались огромные неповоротливые осенние тучи, словно наталкиваясь друг на друга – это нижние закрывали от взгляда верхние, менее подвижные. За облачностью луна то и дело пропадала, будто играла с Данилой в кулюкушки, а в просветах мелькали настороженные дрожащие звезды: мигнут на секунду и исчезнут, мигнут – исчезнут и так до бесконечности, пока плывут тучи и ветер рвет их в небесной выси на лохматые, бесформенные одеяла непомерной величины.

Вспомнилась Самара, свой двор, Дарьюшка в белом сарафане на высоком крыльце. Стоит, улыбка играет на полных губах, и белой рукой от солнца закрывается: на юг смотрит, куда ушел ее бородатый медведушко…

Всхрапывали рядом кони, вздыхали верблюды, о чем-то лениво, засыпая уже, перешептывались караванщики. Наползала на землю первая беспокойная ночь в чужой степи, открытой холодному ветру и лихим людям.

Перед самым рассветом всех всполошил выстрел. Данила вскинулся, со сна не соображая, где он. Увидел коней, верблюдов, встревоженных товарищей, тут же выхватил из-за пояса пистоль, кинулся к возу.

– Что стряслось?

Над возом, привстав на колени, возвышался Родион. Поодаль, готовые тоже пальнуть, лежали казанцы Удеев и Заитов. Из ружейного ствола Родиона чуть приметно вытекала зыбкая сизая струйка порохового дыма. Родион полушепотом, будто боялся вспугнуть того, в кого стрелял, ответил:

– Шаги почудились, кто-то кошкой крался, – и стволом ткнул в сторону зарослей над Яиком. Прислушались. Вокруг в легкой пелене утреннего тумана стояла тишина, и только изредка плескалась река, когда с обрыва в нее падали комочки подмытого берега.

Не видели караванщики за кустами да за туманом, как в полусотне шагов от них, вжимаясь в густую траву, ящерицами уползали двое в теплых ватных халатах. Уползали прочь, убедившись, что купцы по ночам стерегут себя и что сонными их взять вряд ли удастся. А еще дальше, в трех верстах, чтобы не выдали себя нечаянным ржанием, паслись стреноженные кони и терпеливо дожидались своих беспокойных хозяев.

До восхода солнца купцы были уже готовы в путь. Данила, пока вьючили верблюдов, в путевом дневнике успел сделать первую запись: «Во исполнение Высочайшего повеления и по усмотрению господина губернатора тамошних обстоятельств, в опыте к свободной с бухарскими и хивинскими народами коммерции, через дикия и степныя места киргиз-кайсацкою ордою до Хивы и Бухарин отправлен был купеческий караван с товарами, при котором определен я был главным».

Закрыл толстую тетрадь – подарок губернатора, чтобы все, что встретится интересного, можно было записать для памяти, – Данила распорядился начать новый дневной маршрут на запад.

Теперь Рукавкин старался распределять дневной путь так, чтобы засветло бьггь в дороге, а к вечеру поспевать дойти до очередной крепости на реке Яике. Крепости хоть и были на противоположном, правом берегу, более гористом, неровном для езды, да около них все надежнее, чем в открытой, отовсюду просматриваемой и незащищенной степи.

Чучалов выезжал к коменданту, губернаторовым именем требовал солдат, и ночью купцов надежно стерегли караулы.

Так миновали в спокойствии крепости Чернореченскую, Татищеву, Нижне-Озерную, Рассыпную, а потом с огромным удовольствием отмывались в банях Илецкой крепости, которая уютно разместилась на левом бугристом берегу Яика при впадении в нее степной речки Илек. Здесь Данила решил сделать недолгую стоянку, починить возы и перековать некоторых коней.

Вместе с купцами из Илецкой крепости выехали домой шесть яицких казаков, чему караванщики были очень рады – ведь от Илецка и до Яицкой крепости много дней пути и нет ни одного форпоста. Под надежной охраной казаков продолжили путь, обходя киргиз-кайсацкую неспокойную степь.

Одна из ночевок совпала с приходом к устью реки с красивым названием – Утва. Отужинали. У костра, где сидели казаки и самаряне – татары разместились чуть в сторонке, ближе к реке, – завязалась неспешная беседа людей, которым волею судьбы предстояло провести в дороге не один день.

– Вот кричат: «Казак, казак!» – разбойник, дескать. Откуда это слово взялось у нас? – спросил Рукавкин, с любопытством поглядывая на седого, сутулого казака.

– Слово это не наше, – ответил старый казак, не спеша набив табаком прокуренную глиняную трубку. – Досталось оно нам от татар. По-ихнему оно значит – вольный, бездомный, бродяга. Таковыми были те, кто первыми бежали на далекие окраины России, пока вновь не вступили под царскую руку. За это получили не очень, правда, щедрую казну и корм, да службу начали править царям московским. Имя же так и прилипло к нам.

– Корм получили, да волю потеряли, – негромко обронил один из казаков, с могучей, темно-коричневой от загара шеей. Из-под бараньей шапки торчали в стороны черные густые кудри и – левое ухо. Вместо правого уха чуть видна мочка и остаток хряща.